Так вот, я просматривал у них эти журналы с бытовыми товарами, ухоженными женщинами, необыкновенной домашней техникой и вообще невиданными у нас предметами, а также фоторепортажами о всяких заморских землях и людях. Но время от времени у профессора проходили обыски, проводимые комитетчиками, в ходе которых у Турчиных изымалось очень много вещей, в том числе эти журналы и книги. А совершенно случайно квартира одного из проводивших обыски у диссидентов, некоего полковника Сысуева, находилась напротив квартиры моих знакомых немцев из ГДР в 35-м или 37-м доме по моей улице Островитянова. Самого этого невзрачного и даже на вид чмошного полковничка я частенько видел, и даже приходилось здороваться с ним, но оказалось, что его единственный сын является приятелем моего ближайшего друга Володи Никольского, с которым и я, и этот полковничий сын, страшный дурак и урод, имели дела по перезаписи рок-дисков и магнитофонных лент. Никольский ему еще помогал по примитивной школьной математике, для того чтобы этот осел сразу же не провалился на вступительных экзаменах, даже имея такого папу. И как-то раз Никольский привел меня к Сысуеву домой, и я у него увидел как раз те журналы и вещи, которые неделю назад конфисковали у Турчиных, как вражеские… Тогда-то я и понял, чем занимается его папаша. Они просто грабили вещи у нормальных людей и с помощью обысков и изъятия вещей унижали достойных людей. Все эти аппаратчики, коммуняки и комсюки, кагэбэшники и номенклатура хотели хоть каких-то западных благ исключительно для себя за счет остальных граждан, которые должны были жить в страхе, нищете, унижении, подчинении и «идеалах коммунизма» в совковых вещах страшенного ширпотреба, похожего на лагерное обмундирование.
«Турист» на улице Кирова. Женя Беляевская
«Русский чай» на Кировской прикрыли под предлогом ремонта, и мало-помалу определились два основных места встреч – кафе «Турист» напротив «Русского чая», где усатые кавказцы меланхолично варили кофе по-турецки в раскаленном мелком песке (не знаю, есть ли подобный где-нибудь теперь в Москве, а вот в Париже пока так и не встретил), и «Джанг», между которыми лежал благословенный Чистопрудный бульвар с лавочками и аллейками. Я заметил, что сейчас москвичи и приезжие наконец-то по достоинству оценили это место, и в солнечные дни с весны по осень все лавочки заняты, народу гуляет много, и многочисленные (не то что в наши времена!) кафе в округе, являясь достаточно симпатичными, не пустуют. А тогда на дорожках было безлюдно, и мы могли наслаждаться покоем и междусобойным общением. Оттуда же приезжие из других городов хиппаны разъезжались по гостеприимным (в отличие от снобистского Питера) флэтам поздно вечером в разные концы Москвы, в том числе в южном направлении – Беляево, Коньково и Теплый Стан. Вписывались к Андрею Беляевскому с его разбитой ментами и не закрывающейся от этого входной дверью, ко мне, совсем редко к Грише Шлягеру, Андрею Дубровскому изредка, к кому-то еще и к девочке Жене.
К этой Жене, вышедшей впоследствии замуж за Йорга Зайферта и уехавшей в Германию, когда она жила в Теплом Стане, меня впервые привез Никодим. Я удивился тогда, что большую часть времени он общался с папой Жени, который так и метал угощение за угощением и готовил места для ночлега. Странно это было потому, что Никодим был крайне ограниченным человеком и очень косноязычным, с трудом слагавшим сложные и внятные предложения. Женя жила потом в Чертанове с Йоргом, а я после их отъезда в Германию снимал ее оставшуюся квартиру.
Недавно списался с Женей, которая живет в Германии с пятью сыновьями. По ее словам, дело было так. У Жени умерла от рака мама, девочка была в страшной депрессии, наелась с горя таблеток и поехала на тусовку, на которой была до этого один-два раза всего. Далее цитирую: