Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

Платили хорошо, почасово, по два рубля в час, при этом мы сами были себе контролерами и вписывали лишние часы довольно нагло. В принципе, когда авралов не было, а оставались какие-то остатки от начатых работ или рутина, нас бывало и по два человека в день, но поначалу, когда все кипело и деньги в бухгалтерии водились, человек 10 было всегда, а в авралы и все 15. Но с зарплатой часто задерживали, и бывало, что мы месяца по три работали на потом, и тогда ходило человека два-три. Зато в получку, особенно те, кто часто ходил, как мой приятель Борис, который еще и хорошо приписывал, получали на руки до тысячи рублей… Среди этих маляров каких только людей и судеб не попадалось! От научных сотрудников до боевых отставных вертолетчиков, покрошивших не одну деревню в Афгане. Но были и простые работяги, всю жизнь тянувшие какую-то идиотскую лямку, при этом явно способные на большее. У меня там завелись даже друзья, хотя ходил я нечасто. Был один подпольный предприниматель, Андрей Никишин, который шил из так называемой варенки модные тогда джинсы и куртки. Зачем ему был нужен еще и монастырь, даже не представлял, пока он не признался, что сидеть за швейной машинкой весь день одному страшно скучно. А в монастыре мы часто, приходя работать, ею обеспечены не были и сидели где-нибудь в сторонке или на куполе главного Троицкого храма и травили байки из жизни или обсуждали в открытую проходивших мимо толстенных монахов. Сначала начальником работ был пузатый архимандрит в очках, Евлогий, которого все же сняли, потому что он в монастыре поселил свою любовницу и еще ей немаленькую зарплату выписывал. После него был назначен здоровый лоб Савва, энергичный, как первоцелинник, но не забывавший про грех чревоугодия, и поэтому был, как говорили, «в теле». Потом, уже при нас, Савву сделали епископом за строительные заслуги. А настоятелем там был вообще двенадцатипудовый Тихон, приятель моей будущей знакомой по бригаде Кристи, Натальи Кастальской, чей брат, такой же антисемит, как и она, преподавал древнееврейский язык в Троице-Сергиевой лавре. Тихон, едва пролезавший сквозь сделанные для него широкие специальные двери, через год раз вызвал меня к себе перед нашей уличной выставкой на Арбате и попросил не приглашать на нее иностранных журналистов… Говорил он это явно нехотя, но опасаясь все-таки подслушивавших, видимо, чекистов. Быть такими тучными монахов располагали неподвижная жизнь и обильная трапеза, которая у них всегда была необыкновенно богата и разнообразна. Как-то раз в пост, когда мы на лесах красили дом настоятеля, мы видели такой стол, который не во всяком ресторане и сейчас вам накроют даже при неограниченном бюджете. А нам лили в уши: «Молитеся, братие и сестры, и поститеся»… Худющие бабки и сморщенные и без постов старички, приходившие на эти долгие и бессмысленные службы, воспринимали все буквально и вообще почти переставали есть, зато монахи на их пожертвования ни в чем себе не отказывали и переваривали бабками не переваренное…

Вообще в голодной Москве жизнь монахов и всей публики в монастыре была как у Христа за пазухой. Все бабки, за неимением больших средств и по дореволюционной традиции, тащили в виде подношений хлеб. Один раз какой-то поп на хозяйстве отвел нас в кладовку размером с вагон, доверху заваленный этим белым хлебом, и предложил брать домой сколько хотим, так как он у них пропадал. Но они продолжали принимать этот ненужный им хлеб и заваливать им дальше склады. Куда потом они девали черствые батоны, неизвестно, но нам больше его не предлагали. В этой связи я вспоминаю конец царствования Бориса Годунова, когда из-за трех лет подряд неурожая разразился голод, и Годунов раздал сначала собственные запасы, потом казенные, вызвав приток голодающих из провинции в Москву. И когда запасы полностью истощились, он призвал открыть амбары Троицу, которая была вторым после государя собственником по количеству крепостных и земель на Руси. Так монахи, молитвенники и кандидаты в святые, отказались, и пришлось Годунову послать войска, которые с боем и артиллерией взяли крепость и раздали хлеб умиравшим христианам… Да и какой тогда хлеб был? Ржаной, гречишный да овсяный, поди…

А тогда я еще ходил крестился на иконы, целовал ручки попам, выстаивал службы в главном, Троицком храме, и меня ставила в пример Наде, жене Авенира, ее мать, хотя смотрела сквозь пальцы, что очень компанейская матерщинница Надя курила как паровоз. Главное для недавно обращенной мамаши было именно требование по посещению служб, как комсомольских собраний в прежней ее жизни…