Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

В этот день я первый раз попал на праздник – общий сбор хиппей 1 июня в Царицыне, помню, что долго не разгоняли. И вся память – вот это фото. То есть само событие, если бы не это фото, не вспомнил бы. Спиной стоят Влад Маугли и один малый, Алекс, который вообще-то крутился около иностранцев с неплохим английским языком и отличной американской улыбкой, что-то у них выманивал, а потом фарцовал. Время от времени появлялся на тусовке в 1985–1986 годах, потом исчез. Или женился на иностранке и уехал, или посадили, как мне кажется. Сидит всякая олда разлива середины 70-х с Энди Бодрягиным, а я с зонтом, с левого краю Машка ромашкинская.

Тогда мы еще воспринимали праздник Дня защиты детей как «защитите нас – мы же дети! Дети цветов», а уже через два-три года отмечали его, обзаведясь собственными детьми, которым требовалась защита от нас и нами одновременно…

Кстати, вспомнил одну забавную особенность тогдашних хиппи: многие заводили дома белых крыс и часто ездили с ними по городу. Держались они у нас на загривке, прячась в длинных волосах. Существа они были крайне мирные, но любопытные, и когда высовывались в метро посмотреть на публику своими близорукими альбиносскими глазами, сильно пугали окружающих.

У нас с Леной была тоже своя крыска, но однажды, оставив ее на несколько дней на холодильнике с водой и кормом, вернувшись, обнаружили ее пропажу. Родители мои с дачи за это время не возвращались, и вообще они относились терпимо к животному. Кошек в доме тоже не водилось, и ее пропажа осталась для нас тайной…

Свадьба Ромашки и Машки

В конце июня – начале июля 1986 года собрался Ромашка обженить Машку. Очень она к нему холодеть стала и на Артымона заглядываться. Положение надо было упрочить и занятого плацдарма врагу не отдавать! Его соперником в борьбе за меланхоличную и не очень добрую Машку с лицом, напоминающим блин, был прекрасный музыкант Артымон. Он частенько у нас дома тогда зависал и долго-долго мог тихонько играть какую-то невнятную «бакалею» и смотреть в глаза своими темными, как ночь, немигающими глазами, мелодично мурлыкать под свою музыку и улыбаться. Миша учился в Институте культуры или педагогическом, точно не помню, и с утра до ночи, где бы ни оказался, перебирал и перебирал струны гитары или клавиши пианино. Скучно для моего тугого уха, но очень профессионально. Улыбка блаженного гения не сходила с его уст. И так он увлекался этим делом, что от моей квартиры пехом, а потом в метро всю дорогу до самой «Тургеневской» он так и пел, так и струил струнами, и брови его то поднимались, то сгущались, и неслышный в подземном грохоте голос все выводил и выводил слова и мелодии…

Раз мы останавливались у него в Питере. Он минут двадцать не пел и не играл поначалу. А потом как пошел петь, как пошел легкими пробегами пальцев на пианино прямо над натруженным ухом струиться затейливым ручьем, подбирая какие-то все более вычурные мелодии, что мы не заметили, как заснули. А когда утром пробудились, он еще что-то такое джазил и еще больше улыбался от того, что нащупал какой-то необычно тонкий ход теперь уже на гитаре. А в следующую нашу ночевку он вообще сразу вышел за двойную дверь на лестницу трепать струны своей гитары тоже до утра, не обращая на окружающую жизнь никакого внимания. И при этом вроде бы не один жил. Но если видел, что на него обращают внимание, пел негромко песенки на свой оригинальный лад. Память у него была феноменальная, как у профессионала-песенника, – ни одного слова из нескольких тысяч песен не забудет!