— Вчера умер Гайда Дмитрий Анатольевич. Завтра еду на похороны.
— Ох, ты! — искренне огорчился Подлужный. — А что с ним случилось?
— Обширный инфаркт. Очень уж он тяжело переносил…нововведения, скажем так.
— Спасибо, что сказали. Жаль. Вы знаете, в личном плане я никогда не держал сердца на него. Многие, искренне любившие Родину, не пережили потрясений, — потянулся Алексей к кипе газет и достал оттуда номер «Правды». — Вот, Юлия Друнина покончила с собой…
— «Я только раз видала рукопашный. Раз наяву. И тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне», — продекламировал Иона Абрамович. — В юности её строки девчонки в альбомы переписывали.
— Трагическая судьба, — ожесточённо потёр лоб Подлужный. — Как она металась в финале жизни. Стала депутатом, но ушла из депутатского корпуса, разочаровавшись в этом…
— Даже стояла у Белого Дома, веруя в нечто светлое, — с несвойственным ему лиризмом, подхватил Сигель.
— А вот чем сердце успокоилось, — словно гадалка, совершил переход Алексей. — Цитирую её отнюдь не поэтические строки из посмертной записки: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире,
такому несовершенному существу, как я, можно только, имея личный тыл». И последнее творение поэтессы: «…Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!»
— Н-да-а-а, — протянул Иона Абрамович. — А меня потрясло самоубийство маршала Ахромеева. Ведь фронтовик. Из морской пехоты. В войну дорос до командира батальона. Герой Советского Союза. Всем фашистам зубы повыбивал. Но измена среди своих…А предательство — дело всегда внутреннее …Надломило это его. И он написал, что не может жить, когда Родина погибает и разрушается все то, что он считал смыслом жизни.
— А на смену им идут новые герои, — обобщил Алексей. — Эти…чубайсы, малеи, гайдары…
— Ну, я-то уйду в мир иной со своими кумирами, — вздохнул председатель исполкома.
— Но прежде надо исполнить своё предназначение, — неуступчиво отреагировал Подлужный. — Глубоко скорблю по той же Друниной. И счёл бы за честь великую, если бы она сказала, что я с ней одной крови. Но…Но не надо было так…Надо было стоять на своём посту до конца. И драться за подлинно человеческие ценности.
Сигель пристально посмотрел на коллегу и покачал головой. Будучи интеллигентом, он колебался: то ли сказать собеседнику, что тот — желторотый птенец, чтобы судить таких необыкновенных людей, то ли воздержаться…
К счастью, сомнения Ионы Абрамовича были прерваны внезапным появлением в кабинете директора бумзавода Тимкина.
— А у меня самые последние известия, — без какого-либо вступления, взбудоражено заявил он. — Только не падайте со стульев…
— Только не говорите, что Ельцин на почве белой горячки оставил этот бренный мир, — опередил его Алексей, которому чувство меры в последнее время частенько стало изменять.
— С чего бы это? — пожал плечами Владимир Николаевич. — Тут другое. Холмских умер.
— Час от часу не легче! — воскликнул Сигель.
— С ним-то что?! — столь же бурно откликнулся и Подлужный.
— У него ж диабет, — напомнил Тимкин. — Резко скакнул сахар — и не стало Андрея Андреевича.
— А вы откуда узнали? — как бывший следователь, принялся восстанавливать последовательность событий Алексей.
— Да позвонили из облкомиущества, — присел рядом с Ионой Абрамовичем директор бумзавода, — чтобы заключить со мной контракт. Я им давай толковать про МГО, про Холмских. И тогда выяснилось, что Андрей Андреевич вместе со своим главным юристом…
— …Негашевой Беатой Жернольдовной? — вспомнил грудастого начальника юридической службы Подлужный.
— …С ней, — подтвердил Владимир Николаевич. — Так вот, они средства централизованного фонда перевели на счёт конторы «Сылка-универсаль», где Негашева была распорядителем. И она на рубли закупила валюту. Марки. И заключила сделку с какой-то германской фирмой на поставку продукции. А та оказалась липовой. Короче, сейчас Негашевой занимаются органы. И похоже, что плакали наши денежки…
На очередной сессии райсовета должны были рассмотреть всего один вопрос — утвердить бюджет района. Однако накануне, 8 декабря 1991 года, в Беловежской Пуще близ Минска главы России, Украины и Белоруссии, то есть Ельцин, Кравчук и Шушкевич, подписали договор о создании Содружества Независимых Государств. Так сказать, «сообразили на троих» При этом в преамбуле договора было заявлено о роспуске СССР.
Мимо такого неслыханного события Подлужный не имел морального права пройти. Он оценил его как предательское. Аналогичным образом он квалифицировал и набиравший обороты процесс приватизации, назвав его ограблением народа. И предложил дополнить повестку дня этим внеочередным вопросом.
Первым на это предложение отреагировал Сырвачев. Не попросив слова, он прыжком взбесившейся гориллы выскочил перед депутатской миссией, даже не поднявшись на подиум.