Хитрец. Игра на Короля

Скоро беспорядочный людской поток начал распадаться на четкие группы и группки, но были здесь и одиночки. Например, в каждом углу непременно сидел какой-нибудь дряхлый дед, трясшийся, как ханнаньская фарфоровая кукла; но на почтительном отдалении от него крутились наследники постарше и помладше, и в кармане у каждого был свой вариант завещания, роспись на котором они хотели получить.

Но хуже всего этого пестрого общества была совсем еще маленькая девочка в ярком платье, заботливо окруженная шестью-семью взрослыми мужчинами.

– Смотри, ведь она совсем еще ребенок! – удивленно прошептала я. – Сомневаюсь, что она достигла хотя бы четырнадцати лет.

Чьерцема передернуло, будто от отвращения.

– Ничего удивительного, вокруг нее вьются коршуны. Это юное… даже чересчур юное создание, – вздохнул он, – видится мне, очаровательно в своей состоятельности. Впрочем, пойдем-ка отсюда.

Внезапно осунувшись, Васбегард потянул меня за руку. Мимо нас проплывали люди, разодетые в меха и бриллианты, в воздухе витал аромат дорогого парфюма, а изящные речи лились сладкими потоками.

– А кто здесь ты? – неожиданно вырвалось у меня; каким бы щеголем ни был Чьерцем, сущность его слишком разнилась с образами здешних обывателей.

Месье Васбегард вдруг стал посылать по сторонам улыбки куда усерднее: видимо, наш загадочный шепот начал привлекать внимание.

– Предатель Империи Одельтер, – так тихо ответил чародей, что я не была уверена, сказал ли он это или проделал телепатический трюк. – Предатели всегда высоко ценились в здешнем обществе.

Увидев мое удивление, Чьерцем поведал мне, что почти все его действия согласованы с Одельтером и Джасин знает, где искать чародея, если цесситская сторона вдруг наступит ему на пятки.

Через некоторое время Васбегард с возвратившейся уверенностью следовал среди бурных буржуазных потоков и крепко держал мою руку, будто я в любой момент готова была раствориться в нахлынувшей людской волне.

* * *

Каким бы претенциозным и азартным ни был Чьерцем Васбегард, в его компании я чувствовала себя безопаснее, чем на острове, равноудаленном от политики всех Шести Континентов, ведь чародей этот обладал титулом мастера иллюзии. Но иллюзии этот месье, кажется, умел выстраивать и без магии: очень скоро я поняла, что здесь никто не обращает на нас внимания. Позже мы с Хитрецом согласимся, что, раз общество не хочет видеть в своих кругах чужеродные элементы, оно их и не видят.

– Помни: здесь такие же люди, как и везде, с такими же грехами, – напомнил мне Чьерцем слова Хитреца. – Видишь вон того молодого человека по имени Агостино? Юн, неискушен, чист… А как смотрит он на темноволосую красавицу Франческу! Убьет ли его известие о том, что с этой синьориной, о которой он мечтает, одновременно встречаются пятидесятилетний граф и тридцатилетний герцог? Каким неуклюжим он стал в ее присутствии как заливисто она смеется! Они великолепны! – Чьерцем вдруг замолчал и с прищуром посмотрел на меня. – Мы ведь с вами вместе весь вечер, сестрица! Могут поползти слухи, а этого, боюсь, моя прелестница Джасин не перенесет. – Он рассмеялся собственной шутке, а потом сказал: – Пора, синьорина Келаи Васбегард, ввести вас в общество Города Души.

Чьерцем познакомил меня с несколькими незначительными дамами, и даже короткого разговора с ними было достаточно, чтобы понять, насколько они похожи на Ядовитых женщин, – только, пожалуй, хитрее и расположеннее к интригам.

– Мужской адюльтер считается недостойным переживаний благородных особ, – заявила вполголоса Вивианна Пьолетти, прикрываясь веером, – как и женский. Мужья заводят любовниц, а мы – друзей наших сердец, власть и деньги. Мой супруг тоже имел любовницу…

– Что же случилось с вами потом? – с придыханием спросила ее знакомая, недавно вышедшая в свет Фиоренца Чезаро.

– А потом супруг мой скончался.

– Ах, какая утрата! – зазвенело в несколько голосов.

Легкие веера в женских ручках волнительно затрепыхались – ими пользовались вовсе не от жары (ее в декабре и не было), но для того, чтобы скрывать непопулярные выражения лиц. Ведь беседы, которые вели здешние дамы, были весьма увлекательными и весьма затрагивали душу.

О мировоззрении цесситок ходили легенды. Например, они считали, что нет нужды быть большим оголенным сердцем, которое может пнуть каждый желающий, – гораздо выгоднее быть маленьким сердечком под толстым слоем бетона. Цесситки отчетливо чувствовали свободу – или искусно в этом притворялись; но свобода здесь не ассоциировалась с халатностью и необязательностью, как в Одельтере или Собердане. Даже совсем юные девушки заявляли о себе хорошо поставленным смехом и уверенной яркостью нарядов и смели тягаться в остроумии с мужчинами, чему последние были только рады.

Где-то в сонме этих лиц затерялся и Хитрец. Его присутствие было ощутимо во мне, в Чьерцеме и в Кадване; в словах и жестах, манерах и поведении, которым тот нас научил. В нас жили его мысли и идеи, а потому и сам Фойеренгер Алентанс незримо оказался здесь.