Хитрец. Игра на Короля

– Ты хоть знаешь, к чему она сводится? – презрительно усмехнулся Варроу, которого слова девушки задели в высшей мере. – С собой ты можешь делать что угодно. С другими – нет. Следовательно, по велению моей механической морали причинять вред эгрегору мы не станем.

Варроу не мог забыть слова Осколка, что прозвучали однажды в его собственной голове:

«Если бы я мог быть материальным… хотя бы из дыма, хотя бы из тонкого слоя песка… Прикасаться к вещам, быть видимым. Когда ты существуешь, но тебя не замечают, ты страдаешь. Когда ты страдаешь, но можешь кому-то сказать об этом, тебе намного легче».

Но мадемуазель, которой завладела идея постижения сокрытого в эгрегоре знания, не собиралась отступать без боя.

– Мы здорово помешаем кому-то, уничтожив Осколка, – предположила она. – Только представь, о чем мы сможем узнать!

– Он боится смерти, как и все мы. Допустим, он подвергнется умерщвлению, а мы станем убийцами, но ради чего?

Здесь Селестина не смогла ответить.

– А посему отныне я запрещаю тебе даже говорить об этом! – Варроу выждал пару секунд, пока девушка успокоится, и, тяжело сглотнув, спросил: – Скажи-ка мне лучше, сестрица, что ты знаешь о дирижабле, сгоревшем на первой Всемирной выставке?

Селестина замерла, удивленно захлопав глазами.

– Я читала об этом в газетах. Помню, говорили, по несчастному случаю загорелась ткань… И кажется, один одельтерский банкир, вложившийся в это дело, умер от разрыва сердца. Не помню точно, это было давно… Но не сбивай меня с мысли, Варроу!..

В тот день барон ненадолго отвоевал для своего призрачного друга право жить.

Но когда Льенар спросил у Осколка, известно ли ему что-нибудь об эгрегорах, существо недовольно насупилось и отплыло поближе к стенке, за которой могло скрыться в случае опасности.

«Эгрегоры – заносчивые аморфные существа, – с брезгливостью заявило оно. – Пытаешься заговорить, а они лишь молчат и выдают себя за невидимок. Властных и кичливых невидимок. – Манеру Осколка выражать свои мысли отличала обиженность на весь мир и все, что в нем творилось. – О! Так, если я эгрегор, у меня есть право вести себя точно так же?» – нашелся бесплотный спутник барона и сразу повеселел.

– Ты и до этого не отличался вежливостью, – снисходительно ухмыльнулся Льенар.

Варроу и не догадывался, какими последствиями обернется его решение сохранить Осколку жизнь.

Глава 11 Схватка с неизбежностью

Хитрец всегда держал свое слово. Как он и предсказывал, ему потребовалась целая неделя, чтобы восстановиться. По истечении этого срока и еще двух дней сверху он почувствовал себя здоровым настолько, чтобы встать на ноги, размяться, сделать насколько шагов к тяжелой железной двери, а затем, привлекая внимание надсмотрщиков, с грохотом навалиться на нее.

Никаким пыткам всю эту неделю Хитреца не подвергали – возможно, берегли его язык до подходящих времен. Сам же Фойерен редко поступался собственными представлениями о том, какие поступки считать правильными, а какие – нет, и потому не навязывался на новые побои. Окрепнув, он готов был раздавать их сам.

Итак, 25 февраля 890 года ключ в замке моей камеры повернулся, но вместо дюжего тюремщика я увидела в дверном проеме куда более скромного в росте и мускулах Фойерена. Я сразу узнала его, хотя свет от фонаря болезненно ударил мне в глаза. Хитрец предстал передо мной в волевой стойке с расставленными на ширине плеч ногами – и склонил голову в нескрываемом упреке. Я тут же увидела, что его висок страшно окровавлен: даже новый шрам Фойерена полностью скрылся за темными потоками.

– На выход, Келаи Васбегард, или вам требуется особое приглашение? – как ни в чем не бывало скомандовал Хитрец. Ручаюсь, мой словоохотливый компаньон сказал бы еще что-нибудь, да только рот его наполнился кровью, и Хитрец вынужден был сплюнуть ее.

Исполнить его приказ оказалось непросто. Ослабевшей от голода и дрянных условий, мне было трудно даже подняться, и к физическому истощению прибавилась также моральное. Ступив за тюремный порог, я острее, чем в камере, почувствовала холод, сквозняком струившийся по полу.

– Мы отморозим себе ноги! Как можно бежать босыми по снегу? – почти проплакала я и детским движением отдернула ногу назад. Сейчас я была бы рада даже одельтерским сапогам, на пуговицах и с отвратительным каблуком-рюмкой, столь модным в последнее десятилетие!