Хитрец. Игра на Короля

Сегодня мы наконец праздновали победу – и оплакивали поражение; оба столь же трудные, столь тяжелые, что пить хотелось много, а прикладываться к кружке – часто. Пиво лилось рекой, и сельская музыка своими быстрыми веселыми нотками лишь подначивала его течение – до тех пор, пока очертания окружающих предметов не начинали расплываться. Мужчины курили и смеялись, и шутки их порой были настолько непристойные, что видеть их такими было не менее чем странно. Я знала строгих джентльменов, что после вереницы кружек превращались в боровов; я знала добродушных пропойц, которые после выпивки лишь плакали да пытались раздавать свои деньги; однако алкогольное забытье моих компаньонов в тот вечер не поддавалось какому-либо описанию.

Тем не менее они все были до ужаса пьяны, в той же мере, насколько была пьяна я. Была пьяна Джасинеджа, сидевшая на коленях Чьерцема. В открытом кружевном платье она походила более на девицу легкого поведения, чем на мансурскую женщину. Был пьян Чьерцем, умудрявшийся одновременно обнимать свою любовницу и, глядя через ее плечо, комментировать рассказ Хитреца из противоположного угла трактира. Кадван, тщетно старавшийся удержать взгляд в фокусе, с пристрастием доказывал что-то своему сельскому собеседнику, который, видимо, потерял нить разговора еще минут двадцать назад.

Но Фойеренгер был в тот вечер хмельнее всех. Я никогда не видела его таким: расплывающийся взгляд, пылающие щеки, чрезмерная, напыщенная жестикуляция. Неужели это все тот же самый месье Алентанс? Тот самый Хитрец, спокойный, ни разу не замеченный в пошлости или сомнительных разговорах… да в том же пьянстве, будто эти стороны жизни его не интересовали!

Я не выдержала и спросила, имел ли он обыкновение прикладываться к бутылке раньше, и он неожиданно – пусть даже с заплетающимся языком, – сознался: «На звание трезвенника я и раньше не претендовал. Но теперь шрамы на моей руке болят так нестерпимо, что хочется колоть морфий. А беспрестанно вбрасывать в свою кровь сие вещество вредно».

К середине вечера он был весел настолько, что позволил сибаритствующей толпе увлечь себя на улицу, под снегопад, в рыхлые сугробы. Не самым аккуратным образом прижав к себе, чтобы не выронить, костыли, Хитрец выпал в вечернюю темноту – с визгом и хохотом кидаться снегом, дышать ночным морозным воздухом и всячески изгонять из себя алкоголь, и все для того, чтобы по возвращении выпить еще больше. Фойерен отсутствовал целых четверть часа, и даже вновь наложенный на переломанную ногу гипс не мешал ему кутить.

Но когда Хитрец – на все еще нетвердых ногах – снова перешагнул порог трактира, он заговорщически подмигнул мне, махнул рукой в сторону улицы и с трудом выговорил:

– Ну… в-встречай своего благоверного! Князь твой… приехал.

– Князь приехал?! С-стайеш?!

Я тут же сорвалась с места, но не тут-то было: ослабевшие от алкоголя ноги подкосились. Повинуясь воле теплой руки, подхватившей меня, я поднялась, и теперь это удалось мне на удивление… легко.

Однако даже Ашши Саар во мне не могла справиться с хмелем так быстро.

Краем глаза я видела, как Фойерен многозначительно взглянул на Чьерцема, и тот кивнул. Именно тогда я и почувствовала, как пелена бессилия чуть отступила. Колдовство не сняло опьянение полностью, оно лишь помогло моему организму более мирно существовать вместе с выпитым.

«Мастер иллюзии…» – с благодарностью подумала я.

– Мастер иллюзии? – обиделся из своего угла мигом прочитавший эту мысль Чьерцем. – Неужели ты и вправду думала, что мне так интересны дешевые фокусы? Неужели до сих пор не сообразила? Я был лучшего о тебе мнения!

Опьянев, Васбегард обратился все тем же язвительным, острым на словцо магом.

– Я не рассказала тебе тогда, по возвращении, Келаи… – продолжила за возлюбленного Джасинеджа, когда я простодушно подошла к ним. – Именно Первозданная магия – настоящее призвание Чьерцема. Истинная его специализация. Как ты думаешь, был бы Чьерцем интересен Годеливе, удостоился бы чести бы он ее правой рукой, не имей он этого?

– Значит, мадам Делорм… – вдруг догадалась я, – такая же?

– Когда Годелива решила оставить должность, она просила Чьерцема стать новым Архимагом Империи Одельтер, – улыбнулась Джасин. – Только он отказался. Он никогда бы на это не согласился… Хоть и знал, что Годелива давно уже видела в нем замену себе. Он должен был стать человеком с неповторимой судьбой…

– Но природная скромность велела мне поступить разумнее, – закончил мэтр Васбегард, откусывая между делом от найденной в кармане лакричной палочки. – Джасин, дорогая, ты меня смущаешь.

Взыгравшие в тот момент воспоминания живописали мне сцену с откровениями чародея о магии; я вспомнила также его руки, горящие в особняке Гудьира красно-желтым, и поставленную им колдовскую защиту от пуль. Но только сейчас я поняла, что Чьерцем Васбегард был не только мастером иллюзии. Он был легендарным существом, Сосудом Первозданной силы, способным вобрать в себя все виды магии. Ибо он был связан со всеми ее проявлениями.