Хижина дяди Тома

— Нет, нет! — воскликнула миссис Шелби. — Я не хочу быть пособницей в таком жестоком деле! Я пойду к несчастному Тому — да поможет ему господь в его горе! Пусть они, по крайней мере, почувствуют, что хозяйка на их стороне. А об Элизе мне даже подумать страшно. Да простит нас бог! Чем мы навлекли на себя эту беду!

Мистер и миссис Шелби не подозревали, что их разговор могут подслушать.

К супружеской спальне примыкала маленькая темная комнатка, дверь которой выходила в коридор. Когда миссис Шелби отпустила Элизу на ночь, молодая мать, сама не своя от волнения, вспомнила про эту комнатку. Она спряталась там и, прижавшись ухом к Щели в стене, не пропустила ни слова из предыдущего разговора.

Но вот голоса хозяев затихли. Элиза крадучись вышла в коридор. Бледная, дрожащая, с окаменевшим лицом и сжатыми губами, она совсем не походила на прежнее кроткое, застенчивое существо.

Осторожно прошла она по коридору, замедлила на минуту шаги у двери в спальню хозяев и скользнула, к себе. Ее тихая, чистенькая комнатка помещалась на одном этаже с хозяйскими покоями. Здесь, у этого залитого солнцем окна, Элиза часто сидела за шитьем, напевая вполголоса; на этой полочке стояли ее книги и безделушки — рождественские подарки миссис Шелби; в шкафу и комоде хранились ее. скромные наряды. Короче говоря, этот уголок Элиза считала своим домом и жила в нем счастливо. И тут же на кровати спал ее ребенок. Его длинные кудри в беспорядке рассыпались по подушке, яркие губы были полуоткрыты, маленькие пухлые ручки лежали поверх одеяла, и улыбка, словно солнечный луч, озаряла сонное детское личико.

— Бедный мой, бедный! — прошептала Элиза. — Продали тебя! Но ты не бойся, мать не даст своего сыночка в обиду!

Ни единой слезы не упало на эту подушку. В такие минуты сердце скупо на них. Оно исходит кровью и молчит. Элиза взяла клочок бумаги и карандаш и второпях написала следующее: «О миссис! Дорогая миссис! Не корите меня, не обвиняйте меня в неблагодарности. Я слышала ваш разговор с мистером Шелби. Я попытаюсь спасти своего ребенка. Вы не осудите меня за это! Да вознаградит вас бог за вашу доброту».

Сложив листок вдвое и надписав его, она подошла к комоду, собрала в узелок кое-что из детской одежды и накрепко привязала его носовым платком к поясу, И такова сила материнской любви, что даже в этот страшный час Элиза не забыла сунуть в узелок две-три любимые игрушки сына, а пестрого попугая отложила в сторону, чтобы позабавить мальчика, когда он проснется. Ей не сразу удалось его разбудить, но вот он проснулся, сел на кровати и, пока мать надевала капор и шаль, занялся своей игрушкой.

— Мама, куда ты идешь? — спросил мальчик, когда Элиза подошла к кровати, держа в руках его пальто и шапочку.

Она нагнулась над ним и так пристально посмотрела ему в глаза, что он сразу насторожился.

— Тс! — шепнула Элиза. — Громко говорить нельзя, не то нас услышат. Злой человек хочет отнять у мамы ее маленького Гарри и унести его темной ночью. Но мама не отдаст своего сыночка. Сейчас она наденет на него пальто и шапочку и убежит с ним, и тот страшный человек их не поймает.

С этими словами она застегнула на нем пальто, взяла его на руки, снова приказала молчать и, открыв дверь, бесшумно вышла на веранду.

Ночь была холодная, звездная, и мать плотнее закутала ребенка, который, словно онемев от смутного страха, крепко цеплялся за ее шею.

Большой старый ньюфаундленд Бруно, спавший в дальнем конце веранды, встретил шаги Элизы глухим ворчаньем. Она тихоокликнула его, и пес, ее давнишний баловень и приятель, сейчас же замахал хвостом и отправился за ними следом, хотя ему явно было невдомек, что может означать столь неурочная ночная прогулка. Его, видимо, тревожили неясные сомнения в ее благопристойности, потому что он часто останавливался, бросал тоскливые взгляды то на Элизу, то на дом и, поразмыслив, снова брел дальше. Через несколько минут они подошли к хижине дяди Тома, и Элиза тихонько постучала в окно.

— Господи помилуй, кто там? — вздрогнув, сказала тетушка Хлоя и быстро откинула занавеску. — Да никак это Лиззи?

Одевайся, старик. И Бруно тоже сюда приплелся. Пойду открою ей.

Тетушка Хлоя распахнула дверь, и свет сальной свечи, которую поспешил зажечь Том, упал на измученное, с дико блуждающими глазами лицо беглянки.

— Храни нас господь! Лиззи, на тебя смотреть страшно! Что с тобой? Заболела?

— Дядя Том, тетушка Хлоя, я убегаю… Надо спасать Гарри. Хозяин продал его.

— Продал! — в один голос воскликнули те, в ужасе подняв руки.

— Да, продал, — твердо повторила Элиза. — Я спряталась в темной комнатке рядом со спальней и слышала, как хозяин сказал миссис Шелби, что он продал моего Гарри и тебя, дядя Том. Завтра утром работорговец возьмет вас обоих, а хозяин уедет из дому на это время.

Слушая Элизу, Том стоял, будто окаменев. Руки у него так и остались воздетыми к небу, глаза были широко открыты. А когда смысл этих слов постепенно дошел до него, он рухнул на стул и уронил голову на колени.