Хижина дяди Тома

— А вот о чем. Последнее время хозяин несколько раз принимался говорить, что напрасно он позволил мне взять жену на стороне, что мистер Шелби и все его друзья ему ненавистны — они гордецы и не хотят с ним знаться, а я будто бы набрался гордости от тебя. Он грозил, что не — будет больше отпускать меня сюда, а женит на ком-нибудь из наших. Я сначала принимал это за пустые угрозы, но вчера он приказал мне взять в жены Мину и перебраться к ней в хижину, а если я не соглашусь, он продаст меня на Юг.

— Да ведь ты обвенчан со мной, нас венчал священник, как белых! — простодушно сказала Элиза.

— А разве ты не знаешь, что раб не может жениться? В нашей стране закон его не защищает. Если хозяин захочет разлучить нас, мне тебя не удержать. Вот почему я говорю: зачем мы встретились, зачем я родился на свет божий! Нам с тобой и нашему несчастному ребенку было бы лучше вовсе не родиться. Может быть, и его ждет та же участь!

— Ну что ты! Мой хозяин такой добрый!

— Да, но кто знает, как все сложится дальше? Он может умереть, и тогда Гарри продадут. Какая нам радость, что сын у нас такой красивый и умненький? Говорю тебе, Элиза: каждая минута счастья, которую дает тебе ребенок, отольется потом слезами. Нам не сберечь такое сокровище…

Эти слова поразили Элизу в самое сердце. Перед ее мысленным взором встал работорговец. Бледная, еле переводя дыхание, она выглянула на веранду, куда убежал ее сын, которому наскучили серьезные разговоры родителей. Сейчас он с торжествующим видом скакал там верхом на трости. Элиза чуть было не рассказала мужу о своих опасениях, но вовремя сдержалась.

«Нет! Довольно с него горя, — подумала она. — Я ничего ему не скажу. Да это всё пустые страхи. Миссис никогда нас не обманывает».

— Так вот, Элиза, — с горечью проговорил Джордж, — крепись, моя дорогая… и прощай, я ухожу.

— Уходишь, Джордж? Куда?

— В Канаду, — ответил он, расправляя плечи. — И я тебя выкуплю, как только доберусь туда. Это наша единственная надежда. Твой хозяин добрый, он не откажет мне. Я выкуплю и тебя и сына. Клянусь, что выкуплю!

— Боже мой! А если тебя поймают, Джордж?

— Не поймают. Живым я не дамся. Умру или добьюсь свободы!

— Наложишь на себя руки?

— Это не понадобится. Они сами меня убьют, потому что продать себя на Юг я не позволю.

— Джордж! Не бери греха на душу, хотя бы ради меня! Не губи ни себя, ни других! Искушение велико, но не поддавайся ему. Если ты решил бежать, беги, только будь осторожен! Моли господа, чтобы он помог тебе!

— Подожди, Элиза! Послушай, как я решил. Хозяин послал меня с письмом к мистеру Симзу, который живет за милю отсюда. Он, наверно, рассчитывает, что я зайду к тебе, расскажу обо всем, и радуется — ведь ему лишь бы досадить «этим Шелби». Я вернусь домой печальный, смирный — понимаешь? — будто всему конец. У меня уже почти все готово, есть и люди, которые мне помогут, и через неделю-другую меня хватятся и не найдут. А теперь прощай! — закончил Джордж и, взяв Элизу за руки, долго смотрел ей в глаза.

Они стояли молча. Несколько сказанных напоследок слов, горькие слезы… Так прощаются люди, когда их надежда на новую встречу тоньше паутины. И вот муж и жена расстались.

Глава IV ВЕЧЕР В ХИЖИНЕ ДЯДИ ТОМА

Дядя Том жил в маленькой бревенчатой хижине, стоявшей возле самого господского дома. Перед хижиной был разбит небольшой садик, где, окруженные всяческой заботой, каждое лето произрастали клубника, малина и много других ягод и овощей. Большие ярко-оранжевые бегонии и ползучие розы, переплетаясь между собой, почти скрывали от глаз бревенчатый фасад хижины. Однолетние ноготки, петунья и вербена тоже находили себе уголок в этом саду и распускались пышным цветом к вящему удовольствию и гордости тетушки Хлои.

А теперь, читатель, войдем в самое хижину.

Ужин в господском доме закончен, и тетушка Хлоя, которая в качестве главной поварихи руководила его приготовлением, предоставила уборку и мытье посуды младшим кухонным чинам и удалилась в свои собственные уютные владения «покормить старика». Следовательно, вы можете не сомневаться, что это она стоит у очага, наблюдая за сковородкой, на которой что-то шипит, и время от времени с озабоченным видом поднимая крышку кастрюли, откуда несутся запахи, — явно свидетельствующие о наличии там чего-то вкусного. Лицо у тетушки Хлои круглое, черное и так лоснится, будто оно смазано яичным белком, как чайные сухарики ее собственного приготовления. Эта пухлая физиономия, увенчанная свеженакрахмаленным клетчатым тюрбаном, сияет спокойной радостью, не лишенной, если уж говорить начистоту, оттенка некоторого самодовольства, как и подобает женщине, заслужившей славу первой кулинарки во всей округе.