Хижина пастыря

В общем, в обед я подстрелил большого рыжего кенгуру. И начал ходить вокруг да около. Прям как старушка, которая откладывает на потом неприятное дело, – то есть свежевание туши. Я говорил себе, что мясо должно вылежаться, что надо бы сперва подточить нож, а уж потом приступать. Короче, придумывал всякую хрень. Но понимал, что я просто тяну время.

В конце концов я шагнул на каменистый участок земли между мной и старым самцом и понял, что он мертв, как камень. Даже кровь уже не течет. Я присел над тушей с ножом, заглянул в большой карий глаз и увидел себя, свое отражение, смутную тень на фоне неба. И тут мне в голову стрельнула безумная мысль, типа – смотри, Смерть, вот он я, вот я какой. Несколько недель назад подобная мысль взбодрила бы и обрадовала, сейчас же она пришибла. Это не помешало мне сделать надрезы и содрать шкуру, пока туша еще была теплой и податливой. Тащить ее в пастушью хижину пришлось часа четыре, наверное, и, когда я был еще далеко, из хижины выполз старик Финтан и встретил меня так, будто я ему подарок принес, искупительное подношение: захлопал в ладоши и заплясал, как псих. Я развел хороший костер, мы устроили пир, и после этого у нас опять все стало нормально. Более-менее. Я даже начал точить Финтану ножи, чтобы помириться. Я их шлифовал, а он читал что-нибудь из книжек или рассказывал по памяти.

Я уже говорил, что мы в общем-то уживались. Правда, доставали друг друга временами. Иногда это происходило случайно: один ляпал что-нибудь по незнанию, а второй начинал психовать. Иногда мы придирались специально, от скуки или от вредности. А иногда и сами не понимали, нарочно мы болтаем всякую фигню или нет. Как, например, мой вопрос про мертвых людей. Я ведь задавал его не раз. Что-то в первом ответе Финтана меня задело, и я спрашивал снова и снова. По его выражению, я возвращался к этой теме, как пес к своей блевотине.

Понимаете, я никак не мог забыть слова тети Мардж про мертвую бабушку – в тот день у нее дома, в Муре. Тетя сказала, что бабушке досталась хорошая смерть. Тогда я был ребенком, но меня не отпускает до сих пор. Я видел троих мертвых людей, а касался двоих из них, и даже без всяких касаний понимал, на что именно смотрел. Достаточно подойти ближе, и внутренности стынут. Руками, ногами, зубами ты чувствуешь – перед тобой что-то ужасное. В мертвых все плохо, все неправильно. Они необязательно должны напоминать то, на что я наткнулся в сарае. Плохо в любом случае, как бы это ни произошло. Вот я и думаю: может, хорошая смерть – просто глупая фраза, придуманная людьми? Типа той, которую многие повторяли на маминых похоронах, сочувствую вашей утрате, будто в каком-нибудь тупом телешоу. Лично я не заметил ничего хорошего; сплошной бред про покой, милосердие и благодать – священник пробубнил эту фигню, потом кивнул, и гроб опустился в землю.

…Дело было утром возле свалки. Я копал яму мотыгой, хотя Супный день еще не наступил, – мы решили, что лучше готовить яму накануне, а не колупать твердую землю под вонь стоящего рядом ведра. Я остановился передохнуть и посмотрел на Финтана. Тот глазел на древние кровати, керосиновые холодильники и мотки проволоки. Я и не думал обижаться на него – типа, я тут пыхчу, а он прохлаждается. Нет, не думал. Просто у меня в голове крутились мысли про эту самую «хорошую смерть».

Ты видел мертвых людей, произнес я.

Да, кивнул Финтан, не глядя на меня. Слишком много мертвых. Я тебе говорил.

Ты священник. Хоронил их?

Хоронил? Я смотрел, как их сбрасывают в яму бульдозерами, ответил он.

Я не знал, что и сказать. Стоял с раскрытым ртом.

Смотрел, как их сваливают в кучу и сжигают, точно мусор.

Боже. Где?

Не важно. И не спрашивай.

Я взмахнул мотыгой, камень брызнул искрами, я опять выпрямился. Покосился на Финтана и решил – все, тема закрыта. Но он, не отрывая взгляда от мусорника, задрал майку, почесал живот.

Яма больше вот этого котлована. Вырытая машиной. Полная тел. И представь себе. Я сидел в тени буддлеи и пил чай. Великолепный был чай, и куст красивый.

Не понимаю.

Я тоже. Почему я не испытывал боли? Зато при виде моей родной матушки, которая лежала мертвой на своей постели, я ополоумел.

В смысле – чокнулся?

Не совсем. Хотя ощущения похожие. Не было ни запаха, ни мух. Матушка отошла мирно, во сне. В камине горел торф, за окном негромко гудел транспорт… Тем не менее выглядело это ужасно. Ужас, который невозможно принять. Добрые люди приносят какао, а ты смотришь на него, будто на отраву. И, кажется, больше никогда не сможешь ни есть, ни пить.

Что произошло раньше?

Ась?

Что произошло раньше – ваша мама или то, другое?

Мы что же, не соблюдаем сегодня правила, юноша?

Не знаю, буркнул я. А неприкосновенность моего телефона соблюдаем?

О, опять ты за свое. Неужели в тебе нет ни толики милосердия?