Комнату, где он находился, пропитал влажный земляной запах недавнего секса. За закрытыми ставнями все еще было темно.
И кто-то колотил в…
Долгожданное, благословенное освобождение от длинного, торжественного и невероятно скучного банкета, который Шанта затеял в честь клана Ньянар. Отец и старший сын означенного клана выступали перед гостями за пиршественным столом, как умели делать только придворные. А за другим концом стола Шанта и Нетена Грал сыпали колкостями, выступая учтивым контрапунктом. Витиеватые тосты опережали друг друга, словно растущие ставки в самодовольной игре, основанной на лести и внешнем лоске. Напыщенные, выверенные речи следовали чередой: о великой славе Империи, императора, имперской хартии и «несомненном, гарантированном успехе нашего текущего предприятия», который обязательно должен «возвеличить безграничную мудрость его императорской светлости в том, что касается…»
Он заметил, как Арчет пытается не зевать и не хмуриться. После не смел встречаться с нею взглядом – боялся не сдержать нарастающее внутри веселье. Вместо этого он поймал взгляд Нойала Ракана и осторожно удержал его, чувствуя легкий трепет – будто мотылек бился в сомкнутом кулаке.
Под атласной драпировкой скатерти в паху нарастал жар.
«Поднимем бокалы, прошу вас, господа и дымы, еще раз поднимем бокалы и выпьем. За священную мощь Ихельтета и его предначертанную Господом миссию по выводу человечества из тьмы…»
Он зевнул.
Позже, когда Шанта отправился провожать Ньянаров и их свиту до дверей и попрощаться с ними, Рингил пошел следом за Раканом по тускло освещенным коридорам виллы на берегу реки, направляя молодого человека к покоям, которые ему выделил Шанта. Это был изысканный интимный театр. Они то и дело останавливались, чтобы оценить вкус морского инженера в искусстве или скульптуре, обменивались бессмысленными короткими замечаниями на грани возбужденного смеха, задевали друг друга будто случайно, внезапно поворачивались, чтобы встретиться взглядами, а потом отвернуться, и беспокойное чувство в животе Рингила из нарастающего веселья превратилось в нечто совершенно иное…
А потом взорвалось.
Лишь один-единственный раз, в дюйме от того первого поцелуя, Ракан поколебался и сказал:
«Я… мой брат, он… Он бы не…»
«На хрен твоего брата, – прорычал Рингил, в сладострастном бреду проведя кончиком языка по зубам. – Я трахаю тебя, а не его».
Затем, когда дверь за ними захлопнулась, все было восхитительно, жарко, и раскаленная плоть прильнула к плоти. Они целовались, не выпуская друг друга из рук, сдирали одежду, а потом он наконец опустился на колени перед мускулистым телом Ракана, телом воина, и взял в рот его набухший член, и ощутил вкус, и втянул, заглотил всю эту бархатистую плоть, словно измученный жаждой человек, которому наконец дали напиться.
Молодой капитан едва не заплакал, когда кончил. Он снова и снова ощупывал ладонями голову Рингила, похлопывал, прижимал, будто пытался накинуть какую-то вуаль или, может, водрузить диадему на мужчину, который с ним это делал.
Рингил поднялся, ухмыляясь как вампир и смакуя вкус, поднял на руки все еще дрожащего Ракана, опустил на кровать, перевернул…
Какой идиот долбится в эти гребаные ворота?!
Голоса, теперь разборчивые: кто-то орал по-тетаннски.
– Откройте немедленно, именем императора!!!
Рингил сел в постели. Пошарил рядом, нащупал гладкий вздымающийся торс Ракана – капитан приподнялся на локте.
От соприкосновения с плотью юноши внутри проснулся отголосок ноющей боли. Он моргнул, сглотнул, потрясенно осознавая, что это за чувство: смутная благодарность за то, что Ракан остался. Не покинул место преступления, чего Гил привык ждать в таких случаях.
– Что за хуйня там творится? – проворчал он, пытаясь скрыть свои чувства.
– Похоже, из дворца… – угрюмо проговорил Ракан.
Кто-то отодвинул засов и открыл ворота. По брусчатке двора застучали подкованные копыта. Рингил выбрался из постели и подошел к окну. Осторожно, на полдюйма отодвинул край занавески.