Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Комментарии Дж. Л.

Странно, как слова — брошенные вскользь, бессвязные слова — заставляют разыграться воображение. Убежден, что вижу всех этих людей куда отчетливее, чем видела их Силия, когда рассказывала мне о них. Очень легко могу себе представить бабушку — такую энергичную, со всеми слабостями, присущими ее поколению, с ее раблезианским языком[184],— могу представить, как донимает она прислугу и как по-доброму относится к бедняжке швее. Могу заглянуть в еще более отдаленное прошлое и увидеть ее мать — существо милое и хрупкое, которое «наслаждалось этим своим месяцем». Обратите, кстати, внимание на разницу в описании мужчин и женщин. Жена чахнет от изнурения, муж — от скоротечной чахотки. Страшное слово «туберкулез» не используется. Женщины чахнут, мужчины скоротечно умирают. Обратите внимание — ибо это забавно, — какими живучими оказались потомки этих чахоточных родителей. Из тех десяти детей, как сказала мне Силия, когда я поинтересовался, только трое умерли рано и то — случайной смертью: моряк от желтой лихорадки, сестра попала в аварию в дилижансе, еще одна сестра — от родов. А семеро дожили до семидесяти лет. Что же в самом деле мы знаем о наследственности?

Мне по душе картина дома с его ноттингемскими кружевами, с гарусным ковриком и солидной полированной мебелью красного дерева. В этом — основа основ. То поколение знало, чего оно хочет. И брало свое от жизни, и наслаждалось, и находило острое, живое и здоровое удовольствие в искусстве самосохранения.

Заметьте, что бабушкино обиталище видится Силии куда более отчетливо, чем ее собственный дом. Должно быть, она попала туда уже в том возрасте, когда все подмечаешь. Ее дом — это скорее характеры, чем вещи: няня, Раунси, громыхающая Сьюзен, Золотко в клетке.

А потом она открывает для себя мать — забавно, что, по-видимому, она не открыла ее для себя раньше.

Ибо Мириам, на мой взгляд, личностью была необыкновенной. Мириам, мелькнувшая перед моим мысленным взором, обворожительна. Было в ней, по-моему, обаяние, которое Силии не передалось. Даже меж обычных строк ее письма малышке (как передают характер эпохи эти письма с упором на мораль!), — даже, как я сказал, среди обычных наставлений быть добродетельной проглядывает лицо настоящей Мириам. Мне нравится, как выражает она свою любовь: любимый ягненочек, тыквочка, — и ласку: на мгновение крепко прижимает девочку к себе. Не сентиментальность, не истеричность, а импульсивность, — женщина со вспышками интуитивного озарения!

Отец — фигура менее ясная. Силии он кажется великаном с каштановой бородой, ленивым, добродушным весельчаком. На свою мать вроде бы не похож — наверное, пошел в отца, который в рассказе Силии представлен венком из восковых цветов, упрятанным под стеклянный колпак. Отец Силии, думается мне, был добродушным малым, всеобщим любимцем — пользовался большим успехом, чем Мириам, — но не было в нем ее обаяния. Силия, думаю, пошла в него — сдержанностью, ровным мягким характером, приятностью.

Но кое-что она унаследовала и от Мириам — опасную способность любить глубоко и беззаветно.

Вот так мне все это видится. Но, может, я чего-то не додумываю. В конце концов, эти люди ведь созданы мной.