Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

— И чем же ты хочешь заняться? — поинтересовалась бабушка, взглянув на Силию поверх очков и уронив большой моток пряжи. Силия подняла его.

— Расскажи мне, как ты была маленькой и что ты говорила, когда все собирались внизу после чая.

— Мы обычно спускались все вместе и стучались в дверь гостиной. Отец говорил: «Входите». Мы тогда все заходили и плотно закрывали за собой дверь. Заметь, закрывали бесшумно. Всегда помни об этом, когда закрываешь дверь. Настоящая леди никогда дверью не хлопнет. В дни моей молодости дамы вообще дверь никогда не затворяли. Чтобы не попортить себе руки. На столе был имбирный лимонад, и каждому из нас, детей, давали по стакану.

— И тогда ты говорила… — подсказывала Силия, которая историю эту знала наизусть и могла повторить хоть задом наперед.

— Каждый из нас говорил: «Мое почтение, батюшка и матушка».

— А они?

— Они говорили: «Наша любовь вам, дети».

— О, — вскрикивала Силия в восхищении. Едва ли она могла объяснить, почему в такой восторг приводил ее этот рассказ. — А теперь расскажи мне про псалмы, — просила она. — Про тебя с дядей Томом.

Энергично работая крючком, бабушка в который раз повторяла хорошо известный рассказ:

— На большой доске написаны были номера псалмов. Причетник[181] их и оглашал. Голос у него гудел как набат.

«Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер..» — и вдруг он остановился, потому что доску повесили вверх ногами. Он начал снова: «Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер…» И в третий раз: «Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер… Эй, Билл, ну-кась поверни эту доску».

Актрисой бабушка была превосходной. Фраза, сказанная на кокни[182], произнесена была бесподобно.

— И вы с дядей Томом засмеялись? — подсказала Силия.

— Да, мы оба засмеялись. А отец посмотрел на нас. Только посмотрел, и ничего больше. Но когда мы вернулись домой, нас отправили спать без обеда. А было ведь Михайлово воскресенье[183] — на обед гусь был.

— И гуся тебе не досталось? — спросила пораженная Силия.

— Нет, не досталось.

Силия с минуту размышляла над случившейся бедой. А потом, глубоко вздохнув, предложила:

— Бабушка, давай я буду курочкой.

— Ты уже выросла для такой игры.

— Ну нет, бабулечка, давай я буду курочкой.

Бабушка отложила в сторону крючок и очки. Комедию разыгрывали с самого начала — с того момента, как заходишь в лавку мистера Уитли и требуешь позвать самого мистера Уитли: для большого торжества нужна особенно хорошая курочка. Не подберет ли мистер Уитли курочку сам? Бабушка по очереди играла то саму себя, то мистера Уитли. Курочку заворачивали (происходила возня с Силией и газетой), приносили домой, фаршировали (опять возня), увязывали крылышки и ножки, насаживали на вертел (вопли восторга), ставили в духовку, подавали на блюде, и, наконец, наступало самое главное: «Сэра, Сэра, иди-ка сюда, курица-то живая».

Ну, с кем еще можно было так играть, как с бабушкой? Но и бабушка получала от игры не меньшее удовольствие. И она была очень доброй. В некотором отношении даже добрее мамы. Если долго ходить и просить, то бабушка уступала. Она давала даже то, что было нельзя.

4

Приходили письма от мамочки и папочки, написанные очень четкими печатными буквами.

«Моя дорогая маленькая куколка! Как моя малышка поживает? Славно тебе гуляется с Жанной? Нравится заниматься танцами? У людей здесь очень смуглые лица. Я слышал, бабушка собирается тебя сводить на рождественское представление. Ну разве она не молодец? Ты, разумеется, будешь ей очень за это признательна и изо всех сил постараешься быть ей маленькой помощницей. Ты, конечно, слушаешься милую бабушку, которая так добра к тебе. Угости за меня Золотко конопляным зернышком.

Любящий тебя

Папочка».