Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Как и все дети, Силия часто наведывалась на кухню. Старуха Сэра была куда злее Раунси, но ведь она ужасно старая. Если бы кто-нибудь сказал Силии, что Сэре сто пятьдесят лет, девочка бы нисколько не удивилась. Нет на свете человека, думала Силия, старше Сэры.

Сэра способна была обижаться по совершенно немыслимым поводам. Например, Силия однажды отправилась на кухню и спросила у Сэры, что та готовит.

— Суп с потрохами, мисс Силия.

— А что такое потроха, Сэра?

Сэра поджала губы.

— О таких вещах воспитанные барышни не справляются.

— Но что это такое? — В Силии загорелось озорное любопытство.

— Ну, хватит, мисс Силия. Не пристало такой леди, как вы, задавать такие вопросы.

— Сэра, — Силия закружилась по кухне, ее льняные волосы развевались, — что такое потроха? Сэра, что такое потроха? Потроха… потроха… потроха?

Разъяренная Сэра замахнулась на нее сковородкой, и Силия убежала, а через несколько минут опять просунула голову в кухню и спросила:

— Сэра, что такое потроха?

Затем она повторила свой вопрос, заглянув в кухонное окно.

Сэра, побагровев от раздражения, не отвечала, только что-то бормотала себе под нос.

В конце концов, устав от всего этого, Силия отправилась разыскивать бабушку.

Бабушка вечно сидела в столовой, выходящей на короткую подъездную аллею прямо перед домом. Эту комнату Силия и через двадцать лет могла бы описать в мельчайших подробностях. Занавески из толстых ноттингемских кружев[163], гранатовые с позолотой обои, общее впечатление сумрака, и слабый аромат яблок, и полуденная тишина. Просторный, викторианских[164] времен, обеденный стол со скатертью из шенили, массивный буфет красного дерева, низкий столик у камина с кучей газет, тяжелая бронза на камине («Твой дедушка выложил за них семьдесят гиней[165] на Парижской выставке»), диван, обтянутый блестящей красной кожей — на нем Силия иногда «отдыхала»: диван был такой скользкий, что с трудом удавалось усидеть на нем и не сползти на пол; спинку дивана покрывал связанный из гаруса коврик; на подоконниках стояли подставки, а на них всякая мелочь; был тут вращающийся книжный шкафчик на ножке, кресло-качалка, обитое красным бархатом, — Силия однажды так сильно раскачалась, что перевернулась вместе с ним через голову и набила себе шишку размером с яйцо, — ряд стульев, обтянутых кожей, вдоль стены и, наконец, большое кожаное кресло с высокой спинкой — в нем бабушка и сидела, занимаясь тем, другим или третьим.

Без занятия бабушка никогда не бывала. Она писала письма — длинные письма — тонким, каким-то паутинным почерком, в основном на половинках листа, так чтобы исписывать бумагу до конца: бабушка терпеть не могла расходовать что-либо зря («не будешь транжирить — не будешь и нуждаться», — говорила она Силии). Кроме того, она крючком вязала шали, прелестные шали: пурпурные, голубые и лиловые, — как правило, для родственников прислуги. И еще она вязала на спицах из больших мотков мягкой овечьей пряжи, обычно для чьего-нибудь ребенка. Плела она и кружева, ажурной кружевной пеной обвязывала кружочек Дамаска[166]. Во время чаепития все пирожные и бисквиты возлежали на этих пенистых салфеточках. Далее — жилеты для бабушкиных знакомых пожилых мужчин. Жилеты потом сажали на полосы сурового полотна, из которого делают полотенца, простегивали и обшивали цветастой хлопковой тканью. Это, пожалуй, была любимая бабушкина работа. Хотя ей был восемьдесят один год, она все еще поглядывала на мужчин. И вязала им также носки — теплые, шерстяные, в которых ложатся спать.

Под бабушкиным руководством Силия делала половички к умывальнику — ими она намеревалась удивить мамочку, когда та вернется. Берешь разного размера кружочки, вырезанные из ткани для банных полотенец, обметываешь их сначала по кругу петельками из шерстяной нитки, а затем обшиваешь тамбуром[167]. Свои половички Силия отделывала бледно-голубой шерстью, и бабушке, и ей самой результаты необычайно нравились. Когда после полдника убирали со стола, бабушка с Сидней играла в бирюльки[168], потом — в криббидж;[169] лица у них при этом были серьезные и озабоченные, а с уст срывались знакомые фразы: «Один ему на башку, два — на пятку, пятнадцать два, пятнадцать четыре, пятнадцать, шесть и шесть — двенадцать». — «Знаешь ли ты, почему криббидж такая хорошая игра, милая?» — «Нет, бабушка». — «Потому, что она учит тебя считать».