Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Про себя Силия решила, что во всем доме нет ничего лучше трех этих спальных комнат. Там стояли огромные гарнитуры: один из серого в крапинках, два других — из красного дерева. Бабушкина спальня помещалась над столовой. В ней громадная кровать с пологом, красного дерева платяной шкаф-гигант, занимающий всю стену, внушительный умывальник, трюмо и колоссальный, в пару к шкафу комод. Все ящики в шкафу и комоде были забиты свертками с аккуратно сложенными вещами. Порой какой-нибудь ящик не задвигался и бабушка ужасно с ним мучилась. Все было на прочных запорах. Кроме замка, дверь спальни изнутри закрывалась еще на прочный засов и на два медных больших крюка. Крепко-накрепко запершись у себя, бабушка ложилась спать, держа наготове колотушку и полицейский свисток, чтобы сразу же поднять тревогу, если грабители попытаются приступом взять ее крепость.

На шкафу, защищенный стеклянным колпаком, хранился большой венок из белых восковых цветов — память о кончине первого мужа бабушки. Справа на стене висела в рамочке молитва, произнесенная на поминках в честь второго ее мужа, а слева была большая фотография красивого мраморного надгробия, установленного на могиле третьего мужа.

Перина на кровати была пуховой, окна никогда не открывались.

Ночной воздух, говаривала бабушка, очень вреден. Послушать бабушку, так любой воздух был вреден. В сад, если не считать самых знойных дней, она выходила редко; если и совершала выезды, то, как правило, в магазин — Офицерский[172] — на извозчике добиралась до станции, поездом ехала до вокзала Виктория[173] и опять извозчиком — до магазина. По таким случаям она плотно укутывалась в манто[174] и несколько раз обматывала себе горло боа[175].

С визитами бабушка никогда ни к кому не ездила. С визитами приезжали к ней. Когда собирались гости, вносили торт, сладкое печенье и разные ликеры бабушкиного домашнего приготовления. Первым делом спрашивали у джентльменов: что они будут пить. «Вы должны попробовать моей вишневой наливки — всем джентльменам она нравится». Потом наступал черед дам: «Всего капельку — от простуды». Бабушка считала, что ни одна особа женского пола не признается при всех, что ей нравятся крепкие напитки. Если же дело было во второй половине дня, бабушка говорила: «У вас, милочка, ужин тогда легче переварится».

Если какой-нибудь пожилой джентльмен приходил в гости без жилета, бабушка демонстрировала всем тот, что в данный момент вязала, и говорила с лукавой усмешкой: «Я бы согласилась сделать такой и для вас, если, конечно, жена ваша не станет возражать». И жена восклицала: «Пожалуйста, сделайте ему такой. Я буду просто счастлива». И тогда бабушка говорила игриво: «Не следует мне вносить разлад в семью», а пожилой джентльмен говорил что-нибудь галантное насчет того, с каким удовольствием он надел бы жилет, «сделанный этими прекрасными пальчиками».

После того как гости уходили, бабушкины щеки так и полыхали румянцем, и держалась она еще прямее, чем обычно. Она просто обожала оказывать гостеприимство в любой форме.

3

— Бабушка, можно мне войти и побыть с тобой немножко?

— Зачем? Неужто тебе нечем заняться с Жанной?

Минуту-другую Силия молчала, подбирая нужные слова. И наконец говорила:

— Что-то сегодня в детской не очень приятно.

Бабушка смеялась и говорила:

— Ну что ж, можно дело и так представить.

В тех редких случаях, когда Силия ссорилась с Жанной, она чувствовала себя несчастной и места себе не находила. Сегодня днем беда грянула самым неожиданным образом — как гром среди ясного неба.

Шел спор о том, как расставить мебель в кукольном домике, и Силия, доказывая свою правоту, выкрикнула: «Mais та pauvre fille…»[176] И все. Жанна разрыдалась и извергла целый поток слов по-французски.

Да, она и в самом деле pauvre fille[177], как и сказала Силия, но семья ее, хотя и бедная, однако, честная и уважаемая. Отца ее в По очень все уважали. Даже Monsieur lе Maire[178] был с ним в дружбе.

— Я же ничего не сказала… — начала было Силия.

Жанна продолжала рыдать.

— Конечно, la petite[179] мисс такая богатая, так красиво одета, у нее и родители путешествуют по морям, и она носит шелковые платья и считает Жанну вроде уличной попрошайки…

— Я же ничего не сказала… — вновь начала Силия, приходя в еще большее замешательство.

Но даже у pauvres filles[180] души ранимы. И у нее, у Жанны, душа ранимая. И чувства ее оскорблены. До самой глубины.

— Жанна, да я же люблю тебя, — в отчаянии кричала Силия.

Но Жанна ничего не хотела слушать. Она извлекла самое трудное шитье — воротничок из клеевого холста к платью, которое она делала для бабушки, — и, ни слова не произнося, принялась шить, качая головой и отказываясь отвечать на уговоры Силии.

Силии, разумеется, ничего не было известно о том, какими репликами обменялись в тот день за едой Кейт и Мэри насчет того, какие бедные у Жанны родители, если они забирают себе все ее деньги.

Оказавшись в ситуации, для нее непостижимой, Силия просто спасовала и помчалась вниз, в столовую.