Хлебушко-батюшка

— А что, думаешь, не потянем? — Ерофей подошел к Бахтину, дружески похлопал его по костлявому плечу. — Надо, брат, надо. Хоть умри, а надо. Вытянем. Видел, какой у нас на Колывани хлеб? Вот тебе и третий план. Хорошо, что вспомнил про Колывань. Надо туда съездить. — Он повернулся к женщинам: — Кто меня будет спрашивать, я — в поле.

Колывань встретила простором и тишиной. «Газик» он оставил на дороге. Перепрыгнул через заросший травой кювет. Шагал тропкой вдоль межи; подставив к глазам козырьком ладонь, глядел на залитый солнцем простор. Пшеница шла до самого горизонта, бегущего по гребню увала. Травостой начал светлеть, колос налился повсеместно, хотя и был зеленоват. «Подойдет пшеница — огребем по тридцать центнеров с гектара». Ерофей сорвал крупный, с четверть, колос; взважил его в руке, «Хорош. Центнеров по тридцать пять будет тут, пожалуй». Но вышелушил зерна, раздавил — поползла по шершавой ладони зеленоватая клейковина. «Мажется. Но ничего; погода стоит — жара, сухмень. Хоть и поздно посеяна, а до дождей вызреет пшеничка…»

С пучком пшеницы в руке он пошел к машине. Шел, думал. Конечно, таким, как Прохор Кленов, много легче, чем ему. Пришел Прохор в запущенное хозяйство. На первый год ему были поблажки. Только прошлой осенью Василий Павлович взялся за него по-настоящему. Лето выдалось дождливым, урожай вырос не ахти какой. Василий Павлович прибыл в Озеры, колесил весь день по полям. «Да у тебя, брат, урожай получше, чем у некоторых. Выручай». Прохор ни в какую: «Сдам, что положено. А в остальном — колхоз хозяин». Кряхтел, слушал, как его ругали, упорствовал. Легко еще отделался — выговором. Как-то Прохор ему позавидовал: «Тебе жить можно. Хозяйство налаженное, колхоз известный. Василий Павлович за тебя — горой. Кому первому удобрения? Ключам. Новую технику? Колхозу „Рассвет“. Доильный зал? Ему же. Ордена и медали — кому? Рассветовцам. Хоть бы поделился чем, что ли».

Ерофей тогда ухмыльнулся. Начнись теперь такой разговор, он ему сказанул бы… Доильный зал тебе? Бери, пожалуйста. Сколько он крови и нервов попортил. Нынче прораба он выгнал, а завтра людей так и так выделять придется. Василий Павлович от своего не отступит. Он вон в краевой газете все выгоды доильного зала расписал. Тебе хочется побольше удобрений? Станови Озеры по хлебосдаче вровень с Ключами, и все тебе будет. Может, «Рассвету» тогда полегче станет. Хотя такого он, Ерофей, никогда не допустит. Не тот у него характер. Хоть на шаг, да вырвется для обгона. Не привык глядеть кому-то в затылок, пусть другие смотрят. Ему подавай — чтоб скакал он впереди и перед ним неоглядно ширился степной, прокаленный солнцем и продутый всеми ветрами простор.

На обочине дороги трава седа от пыли. Тощие, сизые пучки полыни примяты и поломаны. Надрывно тянули что-то нудное, будто пряли пряжу, шмели, Сзади засигналила машина. Ерофей посторонился. По дороге полз тяжело нагруженный грузовик. Колеса ныряли в ухабины, кузов ходил как живой. Ерофей махнул шоферу рукой, вскочил на подножку.

— Откуда зерно?

— С шестого поля.

— Много там осталось?

— Дожинают.

Значит, завтра комбайны пойдут на новые земли. А недели через полторы их можно будет перегнать на Колывань. Только бы успела подойти пшеница. Ерофей спрыгнул на землю. Грузовик пополз дальше. Кончились ухабы, и он набрал скорость, запылил по ровному, как стол, полотну дороги.

Ерофей оглянулся. Пшеница стояла не шелохнувшись. На ней играли блики. Далеко, из середины поля, струилось марево; волны прогретого воздуха поднимались к небу колышущимися столбами.

Колывань — земля черная.
Ветры буйные да свирепые…

Эта песня, сколько он помнил, давно жила в народе. Ее певала мать. А она переняла песню от своей матери. Земля тут была богатая, родючая. Но давала урожай не каждый год. Лежала большей своей частью на возвышенности. Талые воды сбрасывала — их не успевали задерживать, и, если год бывал сухим, северные ветры весной сжигали холодом все живое, а то, что оставалось, пожирали суховеи, и летом на возвышении щелясто лучилась трещинами выгоревшая земля.

— Ты пусти-ка ее на годик под пар, — советовали Ерофею старики. — Вспаши с осени, и пусть погуляет холостая, необсемененная. Накопит силушки и соками нальется. Она тебе потом, как отдохнувшая девка, уродит с охотой.