Хлопушка с прицелом

— Хорошо, больше не буду, — покорно сказал он и, пораздумав немного, решил зайти с другого конца: — Галя, ведь, несмотря на твою преданность Герману, ты все же осуждаешь его за то, что он сделал, так?

— Да, я осуждаю, — вздохнула Галина. — Не могу не осуждать.

— Но ты при этом сознаешь, что фактически оказываешься его соучастницей?

— В каком смысле? — нахмурилась девушка.

— Ты знаешь о совершении убийства и собираешься хранить это в тайне, — пояснил Виктор. — То есть ты покрываешь преступника и, следовательно, являешься его соучастницей.

— Но тогда и ты — соучастник, — возразила Галина.

Виктор хмыкнул:

— Да, пожалуй, выходит, что так… Значит, и такое бывает — можно стать соучастником преступника, с которым ты и не знаком даже…

— Вот и не надо больше на эту тему, — потребовала Галина.

— Как скажешь, — вяло отозвался Виктор.

Он с досадой подумал, что ему так и не удалось расколоть Галину. Она не поддалась ни на какие уловки и до самого конца выдержала серьез в этом безумном разговоре.

Но, к удивлению Виктора, Галина и не подумала признаться в розыгрыше, даже когда они стали прощаться.

«Это просто издевательство, — недовольно размышлял Виктор, когда Галина удалилась. — Она меня вообще ни во что не ставит. Считает полным дураком и, видно, просто отрабатывает на мне свою актерскую технику…»

Однако на следующий день, когда Виктор пришел на «Мосфильм», он столкнулся в коридоре с режиссером Тефиным. И тот громко зашептал ему, размахивая руками:

— Ты уже слышал? Жнейцер покончил с собой!

Виктор вздрогнул:

— Как — Жнейцер? Наш Жнейцер?!

— Ну да, который снял «Воскресение», — подтвердил Тефин.

— И как же он… покончил?

— Отравился, — отчеканил Тефин, сделав большие глаза.

— Но… почему?!

— Кто его знает, — пожал Тефин плечами. — Может, картиной своей остался недоволен? — усмехнулся он, но тут же принял серьезный вид: — Впрочем, это, разумеется, не повод для шуток.

— Нет, а если серьезно? — допытывался Виктор. — У него была какая-то причина умереть?

Тефин поморщился:

— Старик, да я с ним особо не того… Ты, кажется, и то его лучше знал. Так что тебе и должно быть виднее.

— У меня нет ни одного предположения, — покачал головой Виктор.

Тогда Тефин выдвинул свое:

— Может, он в историю захотел попасть. Талантливый режиссер, который умер сравнительно молодым! Он отравился, когда на экранах страны с успехом шла его картина… Глядишь, через несколько десятков лет Жнейцера еще и великим назовут, «вторым Эйзенштейном» там каким-нибудь…

— Все может быть, — рассеянно пробормотал Виктор и, не простившись с Тефиным, пошел дальше по коридору, хотя уже и не помнил, куда направлялся.

7

В этот день Виктор записал в дневнике:

«Галина продолжает меня удивлять — на сей раз с неприятной стороны. Теперь я знаю, что за ее ангельской внешностью скрывается немалая жестокость и редкий цинизм…

Розыгрыш Галины, который она мне устроила, был жестоким сам по себе — безотносительно к обстоятельствам. Эта иезуитка вздумала уверять меня, что ее ненаглядный Графов убил человека. Да и не кого-нибудь, а своего коллегу — прекрасно известного и мне Жнейцера.

Я долго выслушивал это ее бредовое признание и одновременно, не скрою, любовался Галининой актерской игрой. Она очень убедительно сыграла этот абсурд. Там был весь набор эмоций — от гордости (!) за псевдоубийцу-любовничка до минимального всего лишь сочувствия. Притом опять-таки не к Жнейцеру, а к Графову, который-де “зря, конечно это сделал”. Но следом тут же шла дичайшая апология “убийцы”: мол, зря-то зря, но, с другой стороны, его ведь довели, что ему еще оставалось…

И я даже признал этот розыгрыш удачным. С таким чувством и едва ли не пламенем рассказать подобную абракадабру — это можно считать каким-то особым искусством, решил я.

Однако сегодня мне рассказали, что Жнейцер действительно умер. Покончил с собой путем отравления. Об этих фактах рассказала мне и Галина, уверяя, что это ее Графов подсыпал коллеге яд в рюмку коньяка…

И вот что я, спрашивается, должен чувствовать после такого? Женщина, которая казалась мне гением чистой красоты, отвратительно глумится над смертью нашего общего знакомого, уважаемого режиссера! Как это понимать?

А понимать приходится так, что она не только ни в грош не ставит никого, кроме себя любимой и своего идиота Графова, но и смеет смеяться мне фактически в лицо. Она как будто заявила мне этим гнусным розыгрышем: “Плевать мне, Виктор, на тебя и на то, что ты обо мне подумаешь. Я могу плести тебе небылицы самого омерзительного толка, нисколько не заботясь о последствиях… Допустим, ты за это пошлешь меня к чертовой матери. Что ж, прекрасно, я только расхохочусь тебе в лицо! Или ты полагал, что хоть что-то для меня значишь, лопух-простофиля?”

Соблазн послать ее (и не к чертовой матери, а гораздо дальше) во мне действительно сейчас велик, но я сдержусь и не стану этого делать. Не стану по двум причинам.

Первая понятна — все та же вожделенная моя “Аспидка”. Я не собираюсь поддаваться эмоциям и отрезать себе пути к этой марочке, как бы меня к этому ни провоцировали…