Хмель-злодей

— Их всех… всю семью…. Спасибо вам, пан хороший, что отпустили его.

— Я не пан, я казак, — ответил Михаил.

— Кто родился паном, казаком вряд ли станет, даже если его и нарядить в свитку казацкую.

Друзья с удивлением смотрели на крестьянскую девушку, которая обладала, оказывается, внимательностью и недюжинным умом.

В молчании возвращались они в лагерь, где расположилось казацкое войско. Михаил думал о той роли, которая выпала на их долю в этот сложный период жизни, а Сашка всё пробовал на язык такое мягкое и нежное имя девушки — Леся, и представлял себе, какая она красивая, и как ему хочется разговаривать с ней и смотреть на неё.

День клонился к вечеру, солнце садилось, багрово-красный закат, непривычный в этих местах, полыхал в небе.

От восхода до заката этого долгого кровавого дня осталось в городе Немирове десять тысяч загубленных жизней.

Глава 5. Предательство

«Верить клятвам предателя — всё равно, что верить благочестию дьявола».

Елизавета I

— Ты поплачь, легче будет, — Рут легонько касалась губами руки Давида, прижимая её к своей щеке. Голова её лежала у него на коленях. Они сидели в шалаше, наскоро собранном Давидом из жердей и веток. В лесу было тихо и казалось, что весь этот дикий и злобный мир существует только в их воображении, потому что того, что случилось, просто не могло быть в реальности. Перед глазами Давида стояла страшная картина смерти его большой и дружной семьи, и он то выл, вздрагивая и выкрикивая что-то непонятное, то жалобно всхлипывал, как ребёнок…

Ему удалось днём тайком проникнуть в дом и зайти в комнату любимца всей семьи Мойшеле. Младший брат сидел за столом, голова его лежала на раскрытой книге Святого писания. В шею был воткнут нож, как будто кто-то приковал его к страницам Вечной книги. Давид подошёл ближе и прочитал строчку вверху, которая не была залита кровью: «Возлюби ближнего своего…».

— За что, Боже, за что его, мальчишку, который не сделал в жизни никому ничего плохого? Он только учил Святое писание.

Давид произносил эти слова, как сомнамбула, разговаривая то ли сам с собой, то ли с Богом. Его била дрожь, хотя ночь выдалась тёплая.

Как хочется погладить нежную, тёплую руку матери, как хочется услышать её голос… Он был беспокойным сыном.

— Мама, прости меня, мама…

Но поздно, слишком поздно…

Серый рассвет нехотя вполз в лес, пронизываясь сквозь густую листву деревьев. Первый робкий луч солнца заглянул в шалаш, где тревожным сном, обняв друг друга, спали юноша и девушка. Они забылись только под утро, но не любовными утехами была полна их ночь.

Давид осторожно разнял руки девушки и поднялся. И это был уже другой человек — за сутки он повзрослел на десять лет.

Тихонько вылез из шалаша, незаметного издали чужому глазу, сделал несколько упражнений. Потом разбудил Рут, осторожно поцеловав её в полураскрытые во сне губы:

— Пора, любая моя.

Девушка потянулась, не открывая глаз, закинула свои гибкие руки за шею Давида и так поднялась.

Потом, не успев согнать с лица мечтательную сонную улыбку, взглянула на возлюбленного, и остатки сна слетели с прекрасного девичьего лица. Глаза, и так огромные, казалось стали ещё больше:

— Что, что с тобой?

Давид недоумённо посмотрел на неё. Он не мог видеть, что его чёрные, вьющиеся волосы за ночь стали седыми.

Через полчаса юноша и девушка уже шли по лесной дороге. Давид вёл свою Рут в то место, в котором, он точно знал, она будет в безопасности, пока он выполняет свой долг мужчины и воина.

В Тульчине была хорошо укреплённая крепость. Евреи, зная об этом, стекались сюда со всей округи, подгоняемые слухами о необыкновенной жестокости казаков и холопов. И собралось там их несколько тысяч, и принесли они собой всё богатство, которое было накоплено ими за жизнь, золото и драгоценности.

Максим Кривонос, опьянённый резнёй в Немирове, строил дальнейшие планы по захвату городов, где можно было поживиться. Через несколько дней, когда казаки и горожане насытились кровью и убийствами в городе, приехал Кривонос к Ганже.

— Пора двигаться дальше, брат мой, люди мои волнуются, требуют крови и денег.

— Я не могу идти с тобой, меня призывает батька, он собирает силы против поляков.

— Жаль, брат, мы хорошо пощипали с тобой жидовину, да и добра добыли много.

— Я, если ты захочешь, оставлю тебе сотню казаков, в воинском деле искушённых, они и твоих людей обучат.

— Это было бы хорошо. Большинство моих привыкли только косы да мотыги в руках держать.

— А куда ты нацелился идти?

— На Тульчин, там хоть и крепость сильная, да евреев много пришло, там и богатства много.

— Ну, в добрый час, — казацкий полковник и восставший холоп обнялись и разъехались, чтобы не встретиться больше никогда.