Хмель-злодей

— Расскажите, пан Чаплинский, как всё было, — обратился к нему председательствующий.

— Он силой держал пани Гелену у себя, потому-то она так поспешно и ушла от него, а поскольку пришлась мне по сердцу, то я женился на ней. Чаплинский отёр пот со лба и, как будто решившись, произнёс:

— Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому.

Присутствующие сенаторы, услышав это, стали потешаться:

— Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином на ней не сошелся! Поищи себе другую, а эта пусть остаётся при том, который ей так люб.

Вернувшись из Варшавы, соперники продолжали вражду. Чаплинский подговорил казака Романа Пешту, приятеля Хмельницкого, войти к тому в доверие и выведать все его мысли, а потом обвинить Хмельницкого в организации бунта. Богдана арестовали, потом выпустили под поручительство полковника Кречинского — командира реестровых казаков. Тогда Богдан пожаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной».

После того, как содержание этого письма стало известно Чаплинскому, зять его публично обещал убить Хмельницкого. Богдана ещё раз арестовали, но после того, как за него вступилась сама Гелена, выпустили. Впоследствии Хмельницкий с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа».

Анна умирала, как и жила, тихо. Только видения прожитой жизни проносились в её мозгу.

«Вот муж, как всегда занят своими проблемами. Да и раньше он вспоминал о ней лишь тогда, когда надо было ложиться в постель. А уж когда заболела, и постели общей не стало, и вовсе навещал редко. Любила ли она его? Кто знает, но детей рожала исправно.

Теперь приставил девку эту, Матрону, как будто в сравнение: та молодая и красивая, а Анна… даром, что семерых родила, да уж, видно, без неё расти им. Любимый сыночек — Андрей, только он один жалел, навещал часто и просиживал у изголовья её, но не суждено ему жить было, запороли до смерти. Лишь десять лет и отведено-то ему всего на этой земле».

Слёзы подступили к глазам, да так и не пролились, высохли, не родившись. Вот и смерть пришла, а умирает одна — одинёшенька. И некому подойти, подушку поправить да водицы подать. А то, что Богдан с Мотроной закрутил, знала она, да не было на него уже обиды. Всё простила в душе перед смертью. Мужик, каково ему без бабы. Анна прочитала про себя молитву, беззвучно шепча её пересохшими потрескавшимися губами, и закрыла глаза. Неясные образы замелькали в мозгу: детство, юность, дети… всё дальше, всё дальше. Она вытянулась на постели, опустилась чёрная пелена забвения и накрыла душу её.

Отшумела буйная весна, уступив дорогу лету. По склонам холмов бушевала молодая салатная зелень деревьев, по садам немногочисленных хуторов на границе Дикого поля ещё горел нежно-розовый костёр цветущих яблонь, сквозь который проглядывались голубоватые всплески сирени.

Две закутанные в плащи фигуры почти невозможно было обнаружить в гуще леса, где они укрывались от чужого глаза. Иногда мимо проскакивали казачьи разъезды, но никто из казаков и не подумал обыскивать рощу с безлюдной с виду опушкой. Лишь когда стемнело, Чаплинский и Гелена выбрались из своего убежища и направились к ближайшему хутору, где можно было перекусить, помыться и отдохнуть у верного человека. Данило, как только получил сведения о победах Хмельницкого, своего врага, понял, что надо бежать, и как можно быстрее. До Польши было далеко, а пройти сотни вёрст по охваченной восстанием Украйне чрезвычайно сложно. Надёжнее было переждать некоторое время, пока польские войска разобьют банды Хмельницкого. То, что такое время наступит скоро, Данило не сомневался, казаки и раньше восставали, и всегда бывали биты.

Оставив Гелену в лесу, Чаплинский направился к хутору. Когда показались белые кубики хат, он нащупал пояс с зашитыми в нём золотом и бриллиантами. Убедившись, что пояс на месте, подкрался к крайнему дому, осторожно постучал в тёмное окошко. Долго не было ответа, и Даниле пришлось постучать ещё раз: видимо, из дома пытались рассмотреть ночного гостя.

— Хто там?

— Свои.

— Хто свои?

— Это я, Данило.

— Ты один?

— Со мной жинка.

— Зараз открою.

За дверью долго возились, гремя щеколдой и, наконец, она распахнулась. На пороге стоял неопределённых лет хуторянин, заросший и заспанный.

— Заходь, деньги при тебе?

— При мне.

— А жинка где?

— Она у лесу, я схожу за ней.