Хмельной транзит

У мрачного парадного подъезда пятиэтажного дома, освещенного единственным фонарным столбом, куда попутчики добрались глубоко за полночь, столпились угрюмые соседи и случайные зеваки.

— Что это за демонстрация? Как будто что-то случилось.

В подтверждение слов Василия во двор въехали одна за другой милицейский уазик и машина скорой помощи.

— Граждане, расходитесь! — первым из автомобиля вышел человек при погонах. — Всем спать пора, не мешайте работать!

— Случилось-то что? — спросил Василий у толпы зевак.

— Человека убили, — проникновенно, с придыханием прошептала женщина в пуховом платке, стоявшая у подъезда ближе других. — О, Господи, Вася, сразу не признала в темноте, проходите, вас пропустят, — пролепетала она, узнав в парне сына убитого.

— Скорая для матери? — успел спросить побледневший Василий.

— Да, упала без чувств, — был ответ милиционера.

Соловьев ловко протиснулся вместе с Василием в подъезд через ограждение и спины криминалистов и следователей, сразу заметив на полу под лестничным пролетом, лежащего в неестественной позе человека, и тут же вышел. Выражение лица погибшего застыло перед глазами, будто кинопленка на стоп-кадре: заострившийся подбородок, стеклянный взгляд и запекшаяся струя крови в уголке рта. Он отчетливо помнил такую же картину, пытаясь изо дня в день стереть из памяти то, что случилось в доме прокурора Ледогорова.

— Честное слово, не верю я в самоубийство! Кто-то, видимо, помог бедняге упасть с третьего этажа, — шептались за его спиной зеваки.

— Наверняка… Говорят, он курировал строительство нового корпуса института, мог поймать подрядчиков на каком-то шахер-махере…

— Не верю! Самоубийство, точно вам говорю.

— А я уверена, что это месть. Слышала, что он давеча, играючи, раскидал их в уличной драке. И один местный вор в законе проиграл его в карты, — все тише доносились обывательские версии убийства из уст сердобольных зевак. А Соловьев, сохраняя хладнокровие, спешил убраться восвояси, дабы не навлечь на себя лишних подозрений и проверку документов, в подлинности которых у него пока не было возможности убедиться. Саше еще предстояло научиться действовать взвешенно и разумно в сложных жизненных ситуациях, по крайней мере не шарахаться от каждого блюстителя порядка. Поначалу медленно, а потом все быстрее он уносил ноги из темного двора, из которого так и веяло трагедией, добежал до перекрестка, повернул направо и остановился около городского парка.

Мартовская ночь на изогнутой скамейке была не слишком теплой, если не сказать больше, и все же сил двигаться дальше не было.

— Молодой человек, ваши документы! — Саша проснулся от того, что кто-то дергает его за плечо, — что вы здесь делаете?

— Не понял…

— Документы!

Замерзшей рукой он извлек из нагрудного кармана кошелек, проверил, не украдено ли содержимое, ибо не помнил даже, как заснул, и протянул паспорт.

Милиционер сверил с фотографией его заспанную физиономию, пролистал страницы до прописки со словами:

— Что же Соловьев Александр из города Миасса ночует в парке?

— Автобус сломался, до вокзала не доехал. Вот и решил до утра подождать, — сдерживая волнение и растягивая в зевоте слова, соврал Соловьев. — Не подбросите? Моя милиция меня бережет? — нашелся новоявленный житель Миасса, памятуя о том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Давай, а то отморозишь что-нибудь, потом жаловаться станешь.

Впервые в жизни Соловьев, добившись чего-то путного от правоохранителей, оказался у билетных касс железнодорожного вокзала. Глядя на расписание поездов, парень раздумывал, куда же теперь податься, пока не решил брать билет на ближайший скорый поезд дальнего следования.

— До Минска один плацкартный, пожалуйста! — с решимостью выдохнул Соловьев, протягивая купюры.

— На какое число? — зевнула в ответ кассирша.

— На ближайшее…

— Через три часа подойдет?

— Конечно!

— Есть только боковая верхняя полка, брать будете?

— А сколько ехать?

— Практически трое суток.

— Давайте!

Через три часа Саша с легкостью забрался на верхнюю боковую полку около туалета и заснул как младенец, едва состав застучал по рельсам. За окном лесные пейзажи сменялись заснеженными равнинами, по полудню яркое весеннее солнце местами уже растопило пустынные белые поля с редкими оголенными березками до темно-коричневых проплешин, от чего сильно слепило глаза. Выспавшись, Соловьев долго всматривался в даль, вспоминая от чего и куда бежит, и, пожалуй, впервые за долгое время перестал ощущать ноющий страх внизу живота, от которого не получалось избавиться с той самой минуты, когда сын прокурора после боксерского удара упал навзничь. Не мог объяснить природу этого противного чувства, но отчетливо понимал, поскольку имя и фамилия у него отныне другие, ему нужно стать другим человеком, выдержанным, способным сдерживать свои чувства. И все же каждый раз, закрывая глаза, перед ним возникал один и тот же противный образ ненавистного отпрыска, которого он отправил на тот свет. Осознание собственной вины не покидало.