Хмельной транзит

— Я докажу обратное. Вот увидите! Спасибо вам за все, а вы свое слово в науке обязательно еще скажете!

И правда, вскоре после зачисления в институт физической культуры Соловьев перебрался в общежитие и стал тренироваться по три раза в день, будто нагоняя упущенный год.

На квалификационных соревнованиях в первом же раунде после небольшой пристрелки Саша в защите вдруг почувствовал момент и внезапно нанес в челюсть сопернику излюбленный правый кросс навстречу — убийственный удар, после которого уже мало кто мог встать. После поединка к первокурснику подошел тренер Егор Владимирович, приметивший яркую индивидуальность, прежде всего, из-за нестандартной манеры ведения боя.

— Давно не встречал у спортсменов такого козыря. Откуда у тебя такое бешеное чутье бить именно в тот момент, когда соперник этого меньше всего ждет? Кто тебя тренировал?

— Да… Там, на Урале… Но его уже нет в живых…

— Хороший был тренер, наверное?

— Да, и отличный боксер, — с благодарностью вспомнил Соловьев тренировки и спарринг-партнера в местах не столь отдаленных.

При отменной выносливости Саша умел бить вовремя, с искривленной координацией движения, постоянно вводящей противника в заблуждение. Отобравшись в сборную республики, на соревнованиях боксировал нестандартно, часто заканчивал бой нокаутом вне зависимости от весовой категории.

Несколько лет успешной учебы вскоре привели его к присвоению звания мастера спорта, а затем и чемпиона Советского Союза.

— Откуда такая сила в сравнительно небольшом весе? — удивлялись ребята по сборной.

— Дело не в силе, — отвечал Соловьев, вспоминая слова Деда Филимона, — а в том, насколько дальше ты можешь пойти. Мы — победители, но особенными делает нас страх. И если его нет, значит, ты умер.

Со стороны Соловьев казался образцом советского спортсмена. Первенство Беларуси, а потом и СССР, выигрывал неоднократно, окончил институт с золотой медалью, и все же что-то невероятное с ним творилось при неудаче: каждый раз проигрывая сопернику, решал, что пора бросить спорт.

Однажды перед чемпионатом Европы Соловьев в спарринг-поединке потерял сознание на несколько секунд, вспомнил историю болезни Деда Филимона и решил уйти на тренерскую работу, сославшись на эмоциональную усталость. Спорт вытеснил на некоторое время неприглядные картинки прошлого, позволяя выигрывать соревнования, тренироваться, не жалея себя. И все-таки вытравить угрызения совести память так и не смогла.

Лампочка Ильича

В белокаменный дом за высоким забором капитан Корнеев попал не сразу. Долго стучался, и уже собрался уходить, когда несмазанная дверь со скрипом открылась. На пороге показалась босая женщина в пуховом платке, накинутом на длинный атласный халат.

— Вам кого? — хриплым голосом произнесла хрупкая дама, на немолодом лице которой размазалась тушь. Платок служил не для согрева, а скорее, чтобы скрыть давно нечесаные волосы.

— К Ледогорову я, Илье Ильичу, — неловко показал документ Корнеев, представившись, — капитан Корнеев, отдел ОБХСС…

— О, давненько к нему никто не наведывался. Проходи, капитан, не стесняйся, нам скрывать нечего! — босая неприбранная дама с трудом справилась, закрывая скрипучие ворота, показала жестом куда идти и последовала за Корнеевым в парадную дверь.

В полумраке горела одна лампочка Ильича прямо над обеденным столом, освещая пустые бутылки из-под шампанского, пару хрустальных бокалов и несколько грязных тарелок с дурно пахнущими окурками.

— А вы, стало быть, жена Ильи Ильича? — предположил Корнеев.

— Жена, жена… Юлия Сергеевна Ледогорова. Прости, голубчик, забыла, как тебя? — засуетилась Юленька, то ли нечаянно, то ли намеренно оголив длинную ногу до неприличия высоко.

— Корнеев, капитан Корнеев, — напомнил командированный.

— Да-да, Корнеев, ты извини, голубчик, у меня гости были, кутили всю ночь, присаживайся, я мигом, только приведу себя в порядок. И поговорим.

Корнееву неприятно было садиться за грязный стол, и он решил изучить обстановку. Некогда богатый дом выглядел запущенным: с толстой паутиной на окнах и несвежими занавесками, давно не топленной русской печью, разваливающимся шифоньером с разбитым стеклом, за которым, поди, целый век жила немытая древняя посуда, да застрявшая кукушка в настенных часах свидетельствовали, что в этом месте время остановилось.

Наконец Юлия Сергеевна спустилась, все в том же халате, лишь умывшись слегка и причесавшись на скорую руку.

— Выпьем, капитан? — женщина поискала чистый бокал, не найдя, предложила милиционеру шампанское прямо из горлышка.

— Нет, спасибо, я на работе не пью…

— А я выпью! — женщина приложилась к бутылке, утолила жажду, присела на стул, намеренно оголив область декольте, и по-актерски гротескно расхохоталась: — Он сказал: «Ищи себе другого!» Понимаешь, капитан? Дру-го-го! Какого другого, если я ему всю свою жизнь, всю свою молодость отдала, — женщина пошатнулась и чуть не свалилась со стула на пол, но удержалась.

— Кто? Ледогоров? — не понял Корнеев.

— Да при чем здесь Ледогоров?

— Так кто же? — капитан начинал терять терпение.

— Забелин, кто же еще!