Хочу тебя любить

Давно пришел к тому, что глядя на девчонку в одежде, могу достаточно точно представить, как она выглядит без тряпок. Но с Любомировой случается какой-то сбой – она лучше, чем я фантазировал.

Выступающие позвонки, узкая талия, на контрасте с ней – округлая задница и охуенные длинные ноги.

У кровати Варя поворачивается и дает обзор, чтобы оценить ее еще и спереди. Все-таки пока стояли рядом, всего увидеть я не мог. А сейчас изучаю пристально и беспрепятственно. Сердце гулко долбит грудь, пока взгляд курсирует и подмечает мельчайшие детали – высоту, форму и объем груди, количество выпирающих ребер, расположение крупных родинок, своего рода уникальный изгиб бедер, наличие волос на лобке.

«Не собираюсь я, мать вашу, ее рисовать», – убеждаю себя и, сука, сам же не верю.

А Любомирова, ко всему, еще и бросает в мою сторону какой-то непонятный робкий взгляд, прежде чем забраться на кровать. Не знаю, что читает на роже моей, но, моментально смутившись, так же быстро отворачивается.

Сердце разбухает. Набирая скорость, маслает вовсю – ребра трещат. С трудом перевожу дыхание, пока Любомирова ложится на спину.

– Ноги, – напоминаю ей.

Только собираюсь захватить в легкие побольше воздуха… Не успеваю. Варя подтягивает ноги, сгибает их в коленях и раскрывает бедра. Давлюсь кислородом.

– Так нормально? – шелестит исполнительным тоном.

А я не сразу могу ответить. Одичало пялюсь ей между ног. Не думал, что есть принципиальные различия по этой части. Вроде как у всех одна анатомия. А подвисаю, блядь.

Приоткрытые лепестки… Назвать тупо половыми губами подобное совершенство извилины не срабатывают, хоть знаю, что и как именуется. Блестящая, нежная, темно-розовая плоть.

Во мне, блядь, всего-навсего включился художник. Вот.

Жадно глотаю воздух. Тяжело выдыхаю. И выдаю якобы спокойным тоном:

– Сойдет.

И до этого на эрекцию не жаловался. Стоит с тех пор, как подошла ко мне в клубе. Но сейчас буквальна вся кровь, что имеется в организме, гудящими потоками устремляется в пах. Сердцу попросту нечего таскать, а оно упорно дергается и плюется остатками огненной жидкости. Заполняет и натягивает вены токсичной гормональной смесью.

Я на пределе.

Я, мать вашу, на пределе.

Никогда со мной такого не случалось, забываю про защиту. Звякнув затворами ремня, тяну по бедрам брюки вместе с боксерами и ломлюсь на Центуриона. Сейчас посмотрим, кто кого штурмом возьмет. Налетаю, застываю на вытянутых руках, ловлю перепуганный взгляд, и в голову ударяет совсем нездоровая мысль.

Трахну ее так, чтобы больше не хотела с другими. Моя будет, и похуй на все.

Принимаю эту дурь. Решительно выдыхаю. Надвигаюсь ниже. Любомирова вздрагивает еще до того, как соприкасаемся. И у меня по коже ответная дрожь несется. Что бы я ни нес вербально, эти реакции не скроешь. А может, и не надо скрывать… Нервно облизывая губы, таращусь на зазнобу. Восполняю то, чего не хватало все это время. Таскаю с запасом, хотя вроде как решил – больше не отпущу.

– Смотри на меня, – приказываю сорванным голосом. Хриплю, будто больной. – Не вздумай закрывать глаза.

– Хорошо… – различаю это слово только по движению ее губ, потому как сердцебиение все внешние звуки перекрывает.

Раскрывая бедра шире, Варя принимает меня между ног и закидывает за шею руки. Просто обнимает, а меня, блядь, трясет. Броня, которую я все еще пытаюсь держать, местами стремительно лезет по швам. Тает, как толща льда под воздействием огня. Вдыхаю, чтобы тормознуть распространяющийся по телу жар, но за грудиной будто нитку какую-то дернули – распускается к херам целый слой загрубевшего панциря. Цепляется подсохшая корка. Каплями выступает кровь. Еще движение – вскроет душу.

На хрен.

Перемещаясь, бесцеремонно лезу в Любомирову двумя пальцами. Она дергается, охает, выгибается дугой, опадает и цепенеет. А я удовлетворенно рычу – иначе этот звук не охарактеризовать. Она мокрая, можно приступать сразу к делу. Можно, но я зачем-то, не вынимая пальцев, тыкаюсь в ее шею губами. Как одурелый маньяк, влажно захватываю тонкую кожу, поглощаю ее вкус и, охренев от восторга, жадно курсирую ниже. К груди добираюсь. Ловлю зубами напряженный сосок, слегка сжимаю – Любомирова вскрикивает. Прохожусь по твердой горошине языком – конкретно повизгивает. Всасываю – стонет и выразительной дрожью идет.

Меня, конечно, такая чувствительность более чем вставляет. Член распирает на максимум. Наливается болью. В глазах темнеет. Моргаю и вскидываю голову, чтобы видеть ее лицо. Помню, как когда-то кончала… Блядь, конечно же, помню. Хочу повтор. Много повторов. Еще выше хочу.

– Тебе нравится? – спрашиваю зачем-то.

Она до того вся раскраснелась, но после этого вопроса кажется, что щеки и шея еще ярче становятся.

– Нормально… – выдыхает с дрожью и вцепляется мне в плечи ногтями.

Вижу же, что больше, чем нормально. Чувствую. Течет по моим пальцам. Тащится. К чему тогда эта рисовка? Или правда до сих пор стесняется?