Ход королевой

– К одному предмету, – подчеркнул Ник. – Фантом не может быть в нескольких местах одновременно.

– Но ведь Нашира не простой сборщик, верно? Она… как бы это выразиться… сверхсборщик.

– Неужели Нашира способна на такое? – изумилась я. – Пожертвовать литрами собственной крови?

Страж не отрываясь смотрел на винтовку:

– Почему бы и нет?

Вывод напрашивался неутешительный.

– Тогда получается… – выдавила я, в душе отказываясь поверить, – что ядро – не материальный объект, а призрак. Один из падших ангелов Наширы.

– И где его прячут? – вклинилась Мария. – В Эдинбурге?

– Не обязательно, – скривился Страж. – Он может находиться где угодно. Но скорее всего… рядом с Наширой.

Ноги у меня подкосились, я рухнула в кресло и прошептала:

– Хочешь сказать, нам надо уничтожить Наширу?

– Либо изгнать фантом.

– Но как? Мы даже не знаем его имени.

– Рано паниковать. Не забывай, это лишь гипотеза.

– Да плевать я хотела на твои гипотезы! Получается, источника питания «Экстрасенса» здесь нет. Мы как дураки поперлись на склад, а нас обвели вокруг пальца. И что мы имеем? Бесконечные догадки и очередную пушку. Ради этого мы чуть не погибли в Манчестере? Ради этого умер Том? – Я растопырила испачканные пальцы. – Ради какой-то жалкой гипотезы?

Мне никто не ответил. Я резко отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

– Пейдж, – нарушила молчание Мария, – мы изначально действовали наугад, тем не менее…

– Тихо! – перебила Элиза. – Слышите?

Мы навострили уши. Снаружи включилась система оповещения. Я натянула капюшон и ринулась во двор.

На улице вовсю мела метель. Середина ночи – странное время для объявлений. Поднявшись по ступенькам, мы наткнулись на группу зевак. С исполинского экрана Королевской Мили на нас взирала Хилдред Вэнс.

«…Верховный инквизитор внял вашему призыву к справедливости и равенству для всех преступников, лояльных к Касте мимов. Сегодня мне, верховному командору, выпала возможность продемонстрировать вам преимущества военного положения».

Взгляд Вэнс пронизывал цитадель, усиленный динамиками голос разносился по Эдинбургу. Вместо привычного белого фона, какой использовали все сайенские чиновники для публичных выступлений, за спиной Вэнс виднелся разрушенный готический памятник, расположенный неподалеку от моста Уэверли на Инквизитор-стрит. Мы проезжали его по пути на склад. Таким образом Вэнс красноречиво сообщала зрителям, что находится в цитадели.

«Два дня назад нам доложили, что Пейдж Махоуни, главарь Касты мимов, сбежала из столицы и отправилась на Северо-Запад – сеять семена смуты и презрения к Якорю. У меня послание для Пейдж Махоуни. Пусть знает, что никто не смеет безнаказанно посягать на Якорь…»

Конец реплики потонул в возгласах зевак. Вскоре до меня донеслось:

«…В соответствии с военным положением приговор вступает в силу незамедлительно. Трепещите, враги Якоря!»

Лицо Вэнс сменилось белой заставкой. Когда экран снова ожил, сердце у меня ушло в пятки.

Но сразил меня не палач и не золотой меч, занесенный для удара, а мужчина на плахе. Против обыкновения, его черты не скрывал капюшон. Руки были скованны за спиной. С нашей последней встречи он постарел на добрый десяток лет, глаза налились кровью, лицо заросло щетиной, в волосах блестела седина.

Внизу экрана появилась бегущая строка: «КАЗНЬ КОЛИНА МАХОУНИ, ПОСОБНИКА ПАРАНОРМАЛОВ И ПРЕДАТЕЛЯ».

Внезапно сработал инстинкт самосохранения. Только не кричи! Крик выдаст тебя с головой. Остальным плевать на Койлина О’Матуну, он же Колин Махоуни.

Ник что-то говорил, тряс меня за плечи, однако я не могла отвести взгляд от сурового, изборожденного морщинами лица на экране. Отчетливо видела каждую капельку пота, каждое шевеление губ, словно сама стояла у ворот висельников в ожидании удара.

В последнее время мы с отцом не ладили. Сколько раз он отказывал мне в поддержке, сколько раз отворачивался, когда я так тянулась к нему. Однако теперь меня захлестнули дочерние чувства. Вспомнилось, как накануне отъезда из Ирландии, одиннадцать лет назад (целую вечность!), он вынес меня в поле, озаренное вспышками бесчисленных метеоров. Откуда-то из недр сознания всплыли давно забытые слова:

«Смотри, пчелка. Смотри, – с непонятной тоской проговорил отец. – Небо рушится».

Когда меч опустился, я не закрыла глаза.

Пейдж Махоуни приняла воздаяние.

Не помню, как мы добрались до берлоги. В памяти сохранилось покалывание в языке, ощущение полета. Сквозь проблески сознания мысли вертелись рубиново-золотым хороводом, сменяясь терновым лабиринтом, откуда нет выхода. Во мраке бабушка вдруг запела колыбельную на ирландском. Я хотела окликнуть ее, но слова застыли на губах, их крылья беспомощно повисли. Очнулась я на кушетке под одеялом, в камине тлели угли, бессильные отогнать холод, сковавший меня изнутри.