Ход королевой

– Знаешь, Николь, увидев тебя, я подумала: наконец-то человек мне под стать! Когда ты обыграла меня в шахматы при помощи неудержимого наступления пешек, я была искренне поражена. Вот это виртуозность, вот это интеллект! Я тебя недооценила, как недооценивала тогда большинство своих противников, ты сбросила меня с пьедестала. Оказалось, я не самая сильная. Меня одолела ты, моя сверстница. Тогда я поставила себе цель: преодолеть отставание, нагнать и превзойти тебя. Ты играла пешками, значит, я должна была показать, что всю эту орду может разгромить одна фигура.

– Если начистоту, Моника, то когда ты впервые на меня набросилась и стала душить, я тоже сильно удивилась. А когда ты выиграла у меня, пожертвовав конем, чтобы опрокинуть мой пешечный строй, я поняла, что твое появление в моей жизни – не случайность.

– Я тоже так думаю.

– Другая причина моей ненависти к тебе – это то, что ты была красивее меня. С возрастом ты все больше походила на Дженнифер Коннелли, тебе об этом говорили?

– Признаться, порой я намеренно копировала мимику этой актрисы в некоторых самых знаменитых ее фильмах, например в «Реквиеме по мечте» и в «Ное».

– При следующих наших столкновениях я чувствовала то же самое: ты была «выше» меня. Все в тебе меня восхищало: рост, уверенность, глаза, грудь, бедра, походка, духи…

– Это признание в любви?

Николь вместо ответа загадочно улыбается и долго молчит.

– Сначала мне хотелось тебя изуродовать, – сознается, наконец, она. – В Мекке, когда мы сошлись в рукопашной, я с наслаждением драла тебе ногтями лицо. Как же давно я об этом мечтала! Как я погляжу, шрамы так зарубцевались, что уже почти не видны.

– Спасибо пластическому хирургу. А потом за дело взялись морщины.

– Мы с тобой гораздо больше, чем просто враги, – говорит Монике Николь. – Мы – живые противоположности. Все, что ты олицетворяешь, вызывает у меня отвращение и отторжение: капитализм, мировая власть огромных состояний, продажность, скаредность, возведенный в ранг философии эгоизм. Даже западные псевдогосударства с их правами человека для меня не более чем лицемерные ширмы, скрывающие эксплуатацию рабочих, низведенных до состояния рабов. Хуже всего то, что они не только соглашаются на это: школа учит их любить свой рабский удел. Они как те собаки, которые рычат, когда трогают ошейник, сжимающий горло и ограничивающий свободу. На якобы свободных выборах они голосуют за тех, кто расточает больше всего несбыточных обещаний.

– Согласна, концепция демократии никогда не была мне мила, – отвечает Моника. – Лично я предпочитаю аристократическое устройство, этимологически восходящее к «правлению лучших». По крайней мере, когда в сословном обществе не ладятся дела, всем понятно, кого винить.

– А мне была по душе «диктатура пролетариата», наилучший компромисс между централизованной властью и легитимностью, исходящей от народа, – говорит Николь.

– Допустим, но мне невыносимо было наблюдать, как ты защищаешь террористов ИРА. Дальше больше: ты взялась помогать Усаме бен Ладену, который приказывал побивать камнями неверных жен и обезглавливать гомосексуалистов.

– Для меня он был всего лишь человеком, которым легко вертеть, – уточняет Николь. – Скажи, как ты узнала, что за ним стояла я?

– Масуд предостерегал меня, что бен Ладен ударит по тем, кто ему помогал, – объясняет Моника. – Позже я узнала, что вы встречались – вряд ли для спора о статусе женщин на Ближнем Востоке.

– Как знать…

– Так или иначе я пришла к выводу, что в этом замешана ты, слишком все это сложно для людей в джеллабах, не умеющих даже… играть в шахматы.

Николь усмехается.

– Признаюсь, надо было все им разжевать, прежде чем они добились своего. Они террористы, им бы только убивать, тонкости им чужды. Пришлось растолковывать им каждый этап. Даже те из них, кто щеголял с университетским дипломом, были… мягко говоря, не семи пядей во лбу.

– По крайней мере, они были вполне мотивированы и легко поддавались манипуляциям.

– По Пентагону они, в сущности, промазали: сто двадцать пять погибших – это ни о чем. Не скрою, я планировала гораздо больше. Сильнее всего меня огорчило то, что среди убитых не оказалось тебя. Я очень надеялась, что ты не уйдешь оттуда живой.

Николь все более энергично гладит кота.

– Зачем было убивать Масуда? – интересуется Моника.

– Он давно все понял. К нему могли прислушаться. От умных врагов всегда надо избавляться. Да и бен Ладен его на дух не переносил, так что все сложилось удачно.

– Потом ты помогала разработкам иранской атомной бомбы. Что это, как не помощь авторитарной теократии? И как это сочетается с диктатурой пролетариата?

– Мне было не до мелочей, у меня было более глобальное видение. Они были врагами американцев и их союзников в регионе. Помощь Ирану способствовала равновесию страха.

Все больше кошек нюхают Николь и трутся о ее ноги.

– Две разные философии, два восприятия мира: коллектив и индивидуум. Наши видения дополняют одно другое. Ни ты, ни я не правы и не ошибаемся сразу во всем. Нам пришлось понять это на практике.

– Мы с тобой, как Инь и Ян, – подхватывает Моника.