– Очень надеюсь, что эта победа побудит тебя вернуться за шахматную доску. Вижу, у тебя настоящий талант.
Еще не стихли аплодисменты, когда к организатору подходит человек в форме полицейского и что-то шепчет ему на ухо. Тот с недоуменным видом направляется к дочери премьера и что-то ей говорит. Выражение лица Маргарет Джей Каллаган резко меняется. Бросив последний раз взгляд в зал, она хватает сумочку и торопится к двери.
– В чем дело? – удивляется Моника.
– Какие-то семейные проблемы, – предполагает ее мать.
У организатора чрезвычайно встревоженный вид. Посовещавшись со своим окружением он, сбиваясь, говорит в микрофон:
– Леди и джентльмены, прошу вас сохранять спокойствие.
Этим он внушает всем беспокойство. Нет лучше способа породить тревогу, чем попросить спокойствия.
– Мы думаем… – лепечет он. – Наверное, это розыгрыш, но лучше поберечься, рисковать ни к чему…
Волнение в зале возрастает в разы.
Президенту шахматной федерации становится все труднее говорить связно.
– Мы получили предупреждение о подложенной бомбе.
Поднимается оглушительный крик.
– Сообщение якобы исходит от ИРА. Поскольку среди нас находится – вернее, находилась – дочь премьер-министра, мы вынуждены принять эту угрозу всерьез. Прошу всех организованно покинуть зал.
Появляются полицейские, чтобы помочь эвакуации, но это не предотвращает всеобщей паники. Люди толкаются, чтобы побыстрее добраться до единственного выхода из зала.
Монику и ее мать увлекает за собой толпа. Все одновременно бросаются в одном направлении, что вскоре приводит к образованию затора, когда никто уже не может сдвинуться с места. Сзади напирают, но впереди пробка. Люди стиснуты, как сельди в бочке.
В голове у Моники против ее воли включается счетчик плотности.
Молодая жительница Нью-Йорка и ее мать не могут сделать ни шагу, они полностью зависят от людей вокруг.
Президент шахматной федерации, оставшийся на сцене, продолжает говорить в микрофон:
– Прошу вас, леди и джентльмены, не бегите все сразу к выходу, он здесь один…
Но никто его не слушает, каждый озабочен только спасением собственной шкуры.
Моника и ее мать чувствуют, что напор нарастает. Общее напряжение усугубляется из-за испуганных криков:
– ПРОПУСТИТЕ!
– ПОДВИНЬТЕСЬ!
Ее стискивают все сильнее. Вскоре она перестает чувствовать под собой пол. Ее куда-то относит.
Рядом уже нет матери: Монику несет в одну сторону, Джессику в другую.
– Мама!
Монике уже трудно дышать, напор все усиливается. Вокруг все громче кричат, общая паника нарастает.
Напор уже невозможно вытерпеть.
Моника ничего не слышит, почти ничего не видит. Ее тело зажато над полом и болтается, как марионетка.
Мама…
Серебристые глаза девушки заволакивает пелена, она лишается последних сил и теряет сознание.
В номере гостиницы звонит телефон. Николь О’Коннор аккуратно снимает трубку.
– Наконец-то! Я услышал по радио сообщение и испугался, что ты могла оказаться среди жертв давки, – говорит с облегчением Руперт О’Коннор. – Похоже, там произошло что-то страшное! Как тебе удалось вырваться?
– Не волнуйся, папа, все хорошо. Я сумела выйти и вернулась в отель.
Отец радостно переводит дух.
– Я не знал, что подумать. Говорят, там был один-единственный выход, причем слишком узкий, потому что это зал для приемов, а не для спортивных соревнований, привлекающих много публики. Организаторы не предусмотрели такого наплыва. А тут еще дочь премьер-министра, вручающая кубки! Для террористов она – лакомая мишень. Ответственность за бомбу взяла на себя ИРА, отсюда приступ паники. Представь, что было бы, если бы в давке опрокинули и затоптали дочь главы правительства!
Николь ждет несколько секунд и спрашивает отца:
– Не знаешь, кто-нибудь погиб?
– Я слышал о множестве раненых. Некоторые сильно пострадали.
– Полагаю, это, в основном, англичане. Ты сам говорил мне, папа, что все эти люди – потомки тех свиней, которые преследовали наших предков. Они получили по заслугам, разве нет?
Руперт О’Коннор удивлен ее замечанием и легкомысленным тоном.
– Если бы дочь премьер-министра оказалась среди пострадавших, то это было бы справедливым возмездием, ты так не считаешь? – не успокаивается Николь, рассеянно теребящая свою плюшевую игрушку.
Отец молчит, не зная, что ответить.
– В общем, я рад, что ты цела и невредима, Никки, – произносит он наконец. – Подробности узнаю из выпуска новостей.
Это произошло в 1870 году.
Франция воевала с Пруссией.
Вдали от района боев, в деревне Отфай в Дордони, Камиль де Майар, сын мэра, зачитывал вслух новости односельчанам, интересовавшимся последними событиями.