Ходи прямо, хлопец

— Прибыли, — сказал Лепко и легко спрыгнул прямо с борта машины на землю.

Из-за дома вышла невысокая плотная женщина в цветастой юбке, в калошах на босу ногу.

— Корми, Мартыновна, — сказал ей бригадир, — а то в дорози все жиры повытрясло.

Борис спрыгнул на землю и стал рядом с Лепко.

— А это наш новый рыбак, — представил его Лукьян Егорович. — Люби, жалуй и держи в сытости.

Мартыновна приоткрыла рот, обнажив мелкие острые зубы. Один глаз ее в упор смотрел на Бориса, другой нацелился куда-то в камыши. Она молча пошла в дом. Лепко и Борис последовали за ней.

4

— Подъем! — слышит Борис голос бригадира.

Не открывая глаз, спускает он с кровати ноги, садится, на ощупь находит висящие на изножии койки штаны и натягивает их на неподатливые, еще сонные ноги. Не открывая глаз, нашаривает растянутые на сапогах портянки, навертывает их и сует ноги в широкие резиновые голенища. После этого Борис встает и открывает глаза. В комнате темным-темно, только желтые огоньки папирос сигналят из углов — это Семен Бутько и Никифор Шевчук запалили свои цигарки: они закуривают, едва продрав очи, и засыпают с папироской.

Не зажигая света, одеваются рыбаки и выходят на улицу. Гремя жестяным рукомойником, плескают в лицо пригоршню-другую настывшей за ночь воды и черными тенями в зыбком мраке движутся к лодкам. Молча — только изредка перебросятся негромким словом — спихивают тяжелые черные байды на воду и, сев на весла, гребут к едва заметным ставникам.

Небо на востоке наливается светом. Тихо меркнут звезды, гаснут, словно их кто стирает с небесного купола. Только две большие яркие долго висят на восточном крае неба, будто собираются соперничать с самим солнцем.

Борис окончательно проснулся: сидит на носовой банке, поеживается от предутреннего холода. Во все глаза глядит он на восход и никак не наглядится. Вот уже десять дней он в бригаде, десять раз вот так же, затемно, выходил с рыбаками в море, и каждый раз восхищало его до спазм в горле это удивительное чудо — рождение нового дня.

Солнце еще не явило свой лик полусонному миру, еще только чуть заалело небо над камышами, когда рыбачьи байды подошли к первому ставнику. И в ту же минуту, как по сигналу, с востока и северо-востока, сериями, пошли бакланы. На розовеющем небе они казались черными и зловещими, как армады фашистских бомбардировщиков, которые не раз видел Борис на экране. Бакланы шли стая за стаей, держа курс на ставники.

Шевчук выдернул из гнезда уключину и изо всей силы застучал по борту. Сложив ладони рупором, Борис закричал: «Ого-го-го-го!..» На другой лодке барабанили по скамьям банды деревянными колотушками и тоже кричали на все голоса.

Черные стаи, дрогнув, стали распадаться: одни птицы уходили в глубь моря, к дальним ставникам, другие тянули вдоль берега.

— Видал, фауна природы, — ворчал Лепко, — чуть припоздай, они половину «кошелька» расхватают. Така скаженна птица.

Борис еще не втянулся в работу. У него болят мышцы, не так, как в первые дни, но все-таки еще болят. Руки в ссадинах, ладони стерты в кровь и забинтованы грязным носовым платком. Особенно трудны первые движения, болезненны первые прикосновения к веревкам. Потом ничего, обходится: и спину не так ломит, и ладони вроде не очень саднит.

Байды сближаются, рыба ложится на донную сеть «кошелька», и он наливается тяжестью. Уже видны большие белобрюхие севрюги, они стараются уйти поглубже, но уходить некуда, и они выплескиваются на поверхность, мощно бьют резными хвостами.

Солнце поднимается из камышей и озаряет ставники, байды, склонившихся к воде рыбаков. Лепко прямо руками ловко выхватывает из «кошелька» крупных севрюг и швыряет их на дно лодки. Возвышаясь над всеми, с громадным сачком на длинной ручке, стоит одной ногой на борту Степан Степанович Пащенко, облитый розовым солнечным светом. Он черпает и черпает из «кошелька» рыбу, она сверкает, извивается в воздухе и тяжело падает на дно байды.

Метровые севрюги и осетры, могуче выгибая хребты, высоко вскидываются в лодках. Они удивительно гармоничны и красивы, особенно севрюги с их широкими утиными носами, с длинным торпедообразным телом и гибким, изящно вырезанным хвостом. Рыбаки бьют их колотушками по головам, и они безвольно никнут под ударами, мертво сползая с груды живой рыбы к бортам.

Борис уже привык к тому, что с рыбой тут обращаются без церемоний, но, когда глушат колотушкой севрюгу, все-таки отворачивается.

В сети попалась маленькая, желтобрюхая, будто игрушечная севрюжка. Ее передают на другую байду. Там на носу, закутанная в теплый платок, сидит Аннушка — ихтиолог. Она кладет севрюжку на скамью и прошивает ей спинку капроновой ниткой — метит. Рыбка сначала завивается в дугу от боли, потом покорно вытягивается и лежит тихая, беспомощная. Аннушка бросает ее в воду, приговаривая:

— Плыви, малышка.

Севрюжка не сразу приходит в себя. Несколько секунд колыхается на волнах, как мертвая, потом вдруг, от носа до хвостовых плавников дрогнув, сильно бьет хвостом и стремительно уходит в глубину.