Читаем Ходи прямо, хлопец полностью

В дядиной комнате они курили после обеда. В окно были видны плоское, без красок, море и плоский желтоватый берег. Дядя Гриша выдвинул ящик письменного стола, достал складной нож с деревянной, отполированной ладонью ручкой. Открыл его, большим пальцем потрогал жало широкого стального лезвия. Закрыл нож, подкинул на ладони.

— Рыбаку без ножа никак невозможно, — сказал дядя, — ни в море, ни на суше. Этот мне служил верой и правдой. И тебе послужит. На!

— Спасибо, — сказал Борис и тоже подкинул нож на ладони. Оп был тяжелый, в руке лежал удобно.

— Открой, — предложил дядя.

Борис попробовал открыть нож, но лезвие не поддавалось. Дядя Гриша улыбался. Борис стиснул зубы и, ломая ногти, вытянул лезвие. Нож открылся с коротким звучным щелчком.

— Добре, — сказал дядя Гриша. — Первая рыбацкая снасть у тебя уже, считай, есть. Дело за второй.

Он сходил в кладовую и принес резиновые сапоги с длинными, до паха, голенищами. Заставил Бориса влезть в эти семимильные сапоги, надеть старый свитер с глухим воротом, набросил ему на плечи синюю стеганку и каким-то грустным взглядом окинул племянника. Потом подошел к окну и, глядя на бесцветное море, глухо сказал.

— До чего же ты молодой, Борька, даже завидно.

— Чему ж тут завидовать, дядя Гриша? — искрение изумился Борис.

Дядя не ответил. Стоял у окна, попыхивая дымком и думал о чем-то своем.


На другой день дядя Гриша познакомил Бориса с бригадиром одиннадцатой рыболовецкой бригады Лукьяном Егоровичем Лепко. Бригадир был плотен, круглолиц, маленькие серые глазки в пепельных ресницах блестели остро и весело.

— Вот он, мой племяш, — сказал дядя, представляя Бориса, — возведи его в рыбаки, Егорыч.

— Возведем, Пантелеич, — ответил бригадир.

К вечеру того же дня Борис вместе с Лепко уехал на попутной машине в одиннадцатую бригаду.

Они сидели в кузове полуторки на деревянной лавке, их трясло и подбрасывало так, что у Бориса клацали зубы. Проселок вилял среди камышей, и казалось, машина кружит на одном месте: водонапорная башня заводского поселка виднелась то слева, то справа и все на одном расстоянии.

Пересчитав колесами кладки, переехали мостик через речушку с темной водой и выбрались к морю. Проселок словно ушел в прибрежный ракушечник: никакой дороги дальше не было, и машина покатила вдоль берега: здесь встряхивало изредка, но с силой, потому что полуторка шла на хорошей скорости. Справа без края стоял камыш, слева до горизонта была желтоватая вода. Ветер гнал к берегу невысокую волну.

Берег просматривался далеко. На границе видимости глубоко в воду уходила коса, на ней сквозь марево угадывались какие-то строения. Поближе, уже ясно видные, к берегу лепились длинные одинаковые дома.

— Седьмая бригада, — пояснил Лукьян Егорович, — а там, на косе, наша.

— Седьмая бригада? — переспросил Борис.

— Она, — подтвердил Лепко.

«Значит, Раиса будет по соседству», — подумал Борис.

Машина бежала так близко от воды, что по левому борту из кузова не видно было берега. Вспугнутые цапли вылетали, казалось, прямо из-под колес. Поднимались в воздух они медленно, как тяжелые самолеты. Отрываясь от воды, укладывали голенастые лапы, словно убирали шасси.

Борису не хотелось думать о Раисе, но почему-то думалось. Отвлек бригадир.

— Дывись, — толкнул он Бориса локтем, — обратно их полным-полно.

— Кого? — спросил Борис.

— Та бакланов же! Бандиты! Чистые бандиты!

Борис проследил за взглядом Лукьяна Егоровича. Бригадир смотрел в море, на ставники седьмой бригады. Растяжки были сплошь унизаны крупными черными птицами, некоторые распластали крылья и висели словно неживые. Бакланы сидели на вершинах кольев, неподвижные, зловещие, как геральдические орлы.

— Позавчера на ставники чучела приладили, — сказал Лепко, — чтобы отгонять бакланов. Один день боялись, а сегодня, дывысь, вот они. Така наивна птица.

Борис заметил, что слово «наивная» бригадир употребляет в каком-то непривычном значении, но спрашивать не стал — неудобно.

— Тут к нам деятель из охотсоюза приезжал, — продолжал Лукьян Егорович. — Кажем ему: истреблять надо бакланов, а он в ответ: «Нельзя истреблять, бо то фауна природы». Какая ж то, к чертям, фауна природы, когда они рыбу из «кошелька» хватают? Один баклан за лето центнер рыбы съедает. Ото фауна природы?

Подъехали к строениям седьмой бригады. В ближнем к морю домике, на одной из дверей, Борис увидел вывеску. Крупными буквами, черным по зеленому, было написано: «Филиал». Пониже что-то мелко, в две строчки. Дверь «филиала» перечеркнута наискось железной штангой с амбарным замком на нижнем конце. Возле магазина сидели рыбаки, кто на длинной скамье, кто на собственных пятках, привалясь спиной к стене. Шофер притормозил.

— Наших никого нет? — спросил Лепко.

— Ни, никого, — ответили ему в несколько голосов,

— Тогда гоняй.

Машина покатила дальше. Строения на косе быстро приближались, а коса делалась короче, словно врастала в берег.

Остановились около длинного, с облупленной штукатуркой дома. Рядом с домом такой же длинный сарай. Под застрехами вялится рыбешка, на берегу сушат просмоленные носы тяжелые байды.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза