Ходи прямо, хлопец

— Тогда вина, — решила Раиса, — пить-то ты не горазд.

— Почему это ты решила?

— Да уж вижу.

Раиса разговаривала с ним тоном старшей: покровительственно и чуть насмешливо.

— Много на себя берешь, — сказал Борис.

— Где уж там много, — она посмотрела на него, как тогда, в магазине, заискивающе и просяще.

Борис отвернулся и, приподняв занавеску, стал вглядываться в сумерки за окном.

— Если будет машина, услышим, не беспокойся. Только ее сегодня не будет, — в голосе Раисы опять послышалась насмешливая нотка.

— Так чего же тут сидеть, если не будет, — Борис сделал движение к двери.

Раиса преградила ему дорогу.

— Не уходи. Поужинаем, тогда пойдешь. Уже все равно стемнело — что сейчас идти, что потом. Потом даже лучше, луна выглянет.

— Какая сейчас луна? — возразил Борис.

— Ну все равно светлей станет.

— Ладно, — Борис сел на табурет, — давай поужинаем. — Он ощутил голод и вспомнил, что сегодня не обедал.

Раиса поставила на стол бутылку массандровского портвейна.

— Наливай, — сказала она. — Мне полстакана, себе полный.

— Почему это мне полный? — насторожился Борис.

— Ты же мужчина. Наливай, наливай.

Борис налил ей полстакана, себе немного побольше. Раиса подняла стакан.

— За что выпьем?

— За что хочешь.

— Давай выпьем за нашу дружбу.

— Давай, — согласился Борис.

Она выпила залпом, сморщилась и поспешно ткнула вилкой в огурец.

— Ты, я вижу, пить тоже не умеешь, — заметил Борис.

— А ты не гляди, пей себе.

Он выпил. Поставил стакан, усмехнулся: знай, мол, наших.

От вина Борис опьянел сильней, чем утром от водки. Стало ему легко и весело, подумалось: «Хорошо, что не ушел, тащился бы сейчас по мокрому берегу…»

— Чего же это ты, две недели в бригаде, а ко мне в гости ни разу не пришел? — спросила Ганса.

— Говорил же — времени не было.

— Уж так и не было?

— Так и не было. А ты и без меня не скучала.

— Может, и скучала, откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Что ты знаешь?

Не глядя в лицо девушке, Борис ответил:

— Рассказывали…

— Что рассказывали? — Раиса смотрела на него прямо и требовательно.

— Про шоферов…

— Что про шоферов?

— Ну, что ты с ними…

— Что я с ними?

Борис вздохнул и, глядя в стол, сказал:

— Меня это не касается.

— Эх ты! — в голосе девушки была такая горечь, что Борис поднял голову.

В глазах у Раисы стояли слезы. Или ему только показалось, и то был злой блеск?

— Эх, ты! — повторила Рапса, но уже совсем другим тоном. — Сплетни собираешь?

— Ничего я не собираю.

— А мне начихать, пусть треплются. Пусть! Ни перед кем я отчитываться не обязана. — Стукнув горлышком о стакан, налила себе вина, выпила и с прежней злостью сказала: — Один раз живем…

Борис ковырял ногтем клеенку на столе.

— Чего молчишь? — спросила Раиса.

— А чего говорить-то?

— Обругай меня, что ли!

— За что?

— За все.

— Кто я тебе, чтобы ругать?

— Это правда, — она горько усмехнулась. — Ну, кто ты мне? Никто. Так, прохожий… Чаю хочешь, прохожий?

Борис обрадовался, что можно переменить разговор.

— Хочу, если это нетрудно.

— Нетрудно, камыша хватает.

Раиса встала и пошла греть чайник. Борис пересел к приемнику, включил и стал крутить ручки. Обрывки мелодий, разноязыкая речь, тихие шорохи и назойливое жужжание… И вдруг знакомая мелодия: тонкой ниточкой вьется лейтмотив. За мелодией иногда возникает громок, еще далекий, едва слышный…

Вошла Раиса, поставила чайник и потянулась к приемнику.

— Выключи эту симфонию, сейчас пластинки покрутим, у меня есть…

Борис придержал ее руку.

— Подожди, давай послушаем. Это Шостакович.

На высокой ноте, вибрируя, как далекие детские голоса, плакали скрипки. Раиса сидела прямая, напряженная, широко открытыми глазами смотрела на приемник, словно видела его в первый раз. А скрипки плакали с такой проникновенной силой, что сердце разрывалось от горя.

Музыка умолкла, и Борис резко повернул ручку — выключил приемник.

— Ну, как, понравилось? — спросил он.

— Понравилось, — Раиса перевела дыхание. — И откуда ты все это знаешь?

— Я же не первый раз слушаю. Отец любил симфоническую музыку, брал меня на концерты, а когда ужа не вставал, мы вместе слушали по радио.

— Ты любил отца?

— Да.

— Счастливый!

— Какое же тут счастье — он же умер.

— Все равно счастливый: у тебя был отец, ты его любил… Ой, — вскочила Раиса, — про чай-то забыли! Давай пить чай.

Они пили чай с болгарским джемом, потом танцевали под радиолу — топтались на «пятачке» между столом и кроватью. Борис бережно держал Раису за талию, а она клала ему голову на грудь или прижималась всем телом. Тогда у него начинало гулко стучать сердце и потели ладони.

И никуда он в эту ночь не ушел.

Рано утром, с первой машиной, Борис уехал на рыбозавод к дяде. И вернулся рано утром, через сутки. Погода за ночь резко переменилась, от ненастья не осталось и следа. Под голубым небом голубело притихшее море, остатки туч уходили за горизонт.

Раиса будто ждала его: как только он выпрыгнул из кузова, она вышла из дому, помахала рукой и побежала к Борису.

— Идем завтракать, — позвала Раиса, глядя на него сияющими глазами.

— Я уже завтракал.

— Все равно идем.