Ходок

Лакр обреченно вздохнул: вот как чуял, что подвох все-таки есть! Ну не мог гадкий пацан упустить шанс поизмываться. А они теперь даже слова в ответ сказать не смогут: из врожденной вредности мальчишка так щедро намазал им губы, что теперь едва рот откроешь, как тут же наглотаешься липкой дряни. Камень в нахального сопляка тоже не кинешь, потому что руки в снадобье, а глаза закрыты; стрелу не пошлешь, ногой не пнешь, так как, похоже, хихикающий мелкий паразит предусмотрительно отошел подальше. Оставалось только цедить про себя ругательства и терпеливо ждать, когда же им разрешат умыться.

— Замечательно, — заключила Белка, все еще посмеиваясь. — Вот такими вы мне нравитесь больше. Смирные, покорные, молчаливые… никакого беспокойства от вас. И можно делать что угодно, от щекотания до расчленения.

Лакр мысленно взвыл. А она тем временем звучно отряхнула руки, в последний раз с нескрываемым удовольствием оглядела их неподвижные фигуры. После чего снова хихикнула и отправилась отмывать пустой котелок.

— Оп-па, — неожиданно застыла она, с почти искренним недоумением уставившись на Стрегона. — Вот те на… Белобрысый, а ты чего молчишь? Я ж про тебя и забыл!

Сидящий в сторонке Стрегон молча закрыл глаза, пережидая очередной приступ беспощадного зуда, но ничуть не сомневаясь, что про него не только не забыли, но и старательно игнорировали все то время, пока занимались остальными. Он не стал напрашиваться, ни о чем не просил, не навязывался и не намекал. Просто терпеливо наблюдал за тем, как один за другим братья, включая недоверчивого Терга, начинали понемногу расслабляться. Однако, в отличие от них, быстро понял, что Белик слишком щедро расходует лекарство. И намеренно сварил его ровно столько, сколько нужно для пятерых мужчин.

Стрегон даже злиться уже не мог, прекрасно понимая, что эта «забывчивость» — лишь небольшая, хорошо продуманная и весьма изощренная месть за его молчание, несговорчивость, непрошибаемое упрямство, равнодушие, тот памятный взгляд и, наверное, за ту лужу в Белых Озерах, когда он не счел нужным извиниться.

Стрегон не стал ничего говорить. Понимал, что глупо что-то объяснять или пытаться исправить: сейчас, даже если и тлело внутри сожаление, любые слова будут выглядеть нелепо и жалко. Как у бродяги, не гнушающегося на коленях умолять богатого господина о медяке, чтобы не протянуть ноги с голодухи. Поэтому он не стал.

— Ох-хо-хо… Что ж теперь делать? — донеслось до него задумчивое. — Траву-то я всю извел. Новую еще не собрал, да и долго это. Разве что дать тебе котелок вылизать и грязью добирать остатки? Правда, грязи тут как раз навалом… Но у тебя ж морда в три раза шире, чем у остальных… Не, все равно не хватит. Да и не пролезешь ты в котел: уши застрянут. Вот беда-то, вот горюшко-то… И как я мог так оплошать?

Стрегон даже не пошевелился. Ну, переживет как-нибудь, не дите малое. Бывало и похуже. Например, на испытании, когда одна проворная тварь, после того как он от души рубанул по ней мечом, умудрилась осколками крепкого панциря исполосовать ему лицо. Красавцем-то он никогда не был, а после того как изуродовало правую щеку, вообще старался в зеркало не смотреться. И вполне понимал, почему его вид, в довесок к данной патриархом силе, заставлял людей шарахаться, а потом подло мстить за этот необъяснимый страх.

Чужих невесомых шагов он даже не услышал. Кажется, ничего уже больше не слышал, потому что в голове вдруг отчаянно зазвенело, а татуировка на предплечье обожгла так, что стало ясно — неведомый яд успел глубоко проникнуть в организм. Но эльфийские притирания ничем ему не помогли, хотя он украдкой вымазал чуть ли не половину флакона, да еще одну хитрую травку пожевал для верности. Зато когда его лица очень осторожно коснулись мягкие руки, немедленно поднял тяжелые веки и выхватил нож.

— Не дергайся, — прикусила губу Белка, бережно ощупывая изуродованную кожу. — Не знаю… Может, чего и выйдет? Конечно, много времени прошло, да и зелье могло выдохнуться, все же я давно им не пользовался, но чем Торк не шутит? Вдруг тебе подойдет?

Стрегон непонимающе моргнул. От прикосновения прохладных пальцев ему неожиданно стало легче, немилосердная боль утихла, как утих и безумный зуд. Полуэльф только через пару секунд сообразил, что дерзкий мальчишка снял перчатку с правой руки и теперь внимательно и осторожно изучает бугристую кожу на его лбу.

— Что ты делаешь? — настороженно спросил наемник, с каким-то непонятным упорством глядя в сосредоточенные голубые глаза.

— Хочу попробовать одну штуку, чтоб этот ужас убрать…

— У тебя ж травки кончились.

— Зато кое-что другое осталось, — задумчиво пояснила Белка. — Курш, принеси-ка мой мешок.

Стрегон нахмурился:

— Зачем ты это делаешь?

— А что, не надо? — Она удивленно приподняла брови и на мгновение взглянула прямо ему в глаза. Стрегон вздрогнул, как в первый раз, и неожиданно не нашелся, что сказать; как будто поплыл в этом бездонном море, постепенно растворяясь, падая, исчезая… — Мм, молодец, Курш, хороший мальчик. То, что надо!