ХОХО. Целую. Обнимаю

— С ней все хорошо, — успокаивает мама. — Настолько хорошо, как может быть у человека с раком кишечника. Мне звонил ее врач — мама достаточно здорова, чтобы выдержать операцию через несколько месяцев, но она отказывается. Это будет еще нескоро, пока ей требуется тщательное наблюдение, но я подумала, что могла бы слетать в Сеул на пару месяцев, провести с ней какое-то время и убедить согласиться на операцию.

В моей голове проносятся сотни мыслей: у бабушки рак, не такой, как у папы, но она все равно больна. И мама полетит в Сеул, чтобы позаботиться о ней. Без меня.

— Я уже позвонила Джею, — продолжает мама, — и он сказал, что ты можешь пожить у него до конца учебного года. А к июлю я должна вернуться.

— Ты собираешься уехать до самого июля? — я едва не срываюсь на крик. — Но сейчас же ноябрь!

— Нет, — отвечает она спокойно. — Я улечу только после Нового года. Скорее всего, в конце февраля. Мне еще нужно закончить кое-что по работе.

Я все еще пытаюсь осмыслить происходящее. Мама собирается оставить меня одну посреди последнего учебного года?

— Но у меня же будет выпускное выступление в мае.

— Это не последнее твое выступление. Дженни, пойми, я нужна маме.

«Ты нужна мне». Я едва не говорю это вслух, но мне удается сдержаться. В противном случае она спросила бы почему, а у меня не получилось бы назвать ни одной причины, кроме той, что я просто буду скучать.

— Я не приняла бы такого решения, если бы не была уверена, что с тобой все будет в порядке.

— Но мама…

— Если с ней что-то случится и меня не будет рядом, я никогда себе этого не прощу.

Шах и мат. С этим я спорить не могу — сама чувствовала бы то же самое. Да я и чувствовала.

— Значит, ты будешь в Корее, — подытоживаю я и сама слышу, как устало звучит мой голос. — У нас с ней шестнадцать часов разницы.

— Я… Подожди-ка, а ты откуда знаешь?

— Не важно.

Я встаю. Хотелось бы мне сказать маме еще пару «ласковых», но я смотрю на нее — и гнев внутри утихает. Она выглядит такой же вымотанной, как я себя чувствую, под глазами появились темные круги, и даже аппетит пропал — яркий признак того, что она сама не своя.

Я решаю пойти на мировую.

— Ну, хотя бы в праздники ты будешь дома. А потом в Сеул, значит? Последний раз ты там была сколько, лет шесть назад?

Это был единственный раз после того, как она приехала в США по студенческой визе и осталась здесь, выйдя замуж за отца.

— Семь, — вздыхает мама. Похоже, ей полегчало, потому что она тянется за блинчиком из маша. — Я и так долго откладывала эту поездку. Пора вернуться домой.

* * *

На следующий день я едва не опаздываю на урок по игре на виолончели, потому что легла спать не раньше двух ночи. Когда мы начинаем занятие, я фальшивлю, и Юнби, моя учительница, останавливает меня прямо посреди партии, которую я разучиваю для выступления в школе.

— Я вижу, что тебя что-то беспокоит, — замечает она. — Дело в результатах конкурса?

С ума сойти, а ведь еще сутки назад я бы ответила «да». Оценка судей меня все еще огорчает, но они все-таки не мама и не собираются оставить меня одну на целых несколько месяцев.

— Давай я заварю чай, и мы поговорим.

Я встаю с банкетки перед пианино и усаживаюсь в кресло с высокой спинкой в гостиной. Мы нечасто так делаем, но иногда можем пропустить урок и вместо этого поговорить о чем-нибудь помимо виолончели. Когда это случилось впервые, Юнби указала на мою голову, сердце и руки и сказала, что они связаны между собой. По-моему, тогда я не поняла ее (мне было всего одиннадцать), но, кажется, понимаю сейчас. Никакие практика с талантом не помогут, если на душе неспокойно, а голова занята другим.

Вернувшись, Юнби вручает мне чашку ячменного чая и садится в кресло напротив:

— Я вся внимание.

И я выкладываю ей все, начиная со звонка врача и заканчивая маминым решением уехать без меня.

Мой рассказ Юнби слушает так же сосредоточенно и чутко, как игру на виолончели. Возможно, именно поэтому я просто вываливаю на нее все, что чувствую.

— Мама взяла и известила меня о своих планах, даже не спросив, что я о них думаю. Она буквально бросает меня одну посреди выпускного класса!

Юнби делает глоток из чашки.

— А ты спросила, можешь ли поехать с ней?

Я моргаю от неожиданности.

— Я даже не подумала об этом. У меня же школа… а она уедет на пять месяцев.

— В Сеуле тоже есть школы исполнительского искусства, — замечает Юнби, и я вспоминаю, что она сама в такую ходила, перед тем как окончить женский университет Ихва по игре на виолончели. — Тебе просто надо направить документы туда, где принимают иностранных учеников.

Я пытаюсь обдумать эту возможность. Мне и в голову не приходило, что я могла бы поехать вместе с мамой и доучиваться в другой стране.

Я же даже за пределами Калифорнии никогда не бывала, что и говорить о Южной Корее. И я никого там не знаю, кроме бабушки.

Хотя это не совсем так.

Одного человека все же знаю.