Хоккенхаймская ведьма

— Жив пёс хромоногий, и в силе опять, — очень неприятно было говорить это благочестивой Анхен, но сказать было нужно, силён муж, да и силён так, что не под силу ей. А вот о том, что девчонка заносчивая была тут и не покорилась ей, Анхен никогда бы не сказала. Ей о том говорить было стыдно, и она продолжила: — Вставай, дорогая, дел много.

— Сейчас едем? — всё сидела на кровати Ульрика.

— Сейчас! — взвизгнула Анхен. Не было сил этой дуре всё объяснять. — Вставай! Ночью едем, сейчас, утром поздно будет.

— Отец наш, а кто едет, что брать? — наконец Ульрика спрыгнула с кровати, одеваться стала. Путалась в подолах, торопилась. — Постель брать? Кого вперёд будить будем?

Анхен схватила её за лицо и зашептала горячо, чтобы поняла глупая:

— Ни постели не брать, ни посуды, только ценное бери. И будить никого не будем, только Михеля, беги к нему и вели мерина в возок впрячь. Нет, пусть двух впрягает, и в тот воз, на котором парусина надета. В нём поедем. И больше никому! Слышишь?

Напуганная Ульрика кивала, поправляя платье, хотела она спрашивать, много у неё вопросов было, но она понимала, что лучше сейчас вопросов сестре не задавать.

Они разошлись, Ульрика побежала к привратнику. Тот, как увидал её, так перепугался, морда-то ещё не заросла от когтей благочестивой. Но женщина его успокоила, сказала:

— Беги, двух лучших меринов впряги в большой воз тот, что крыт парусиной, и поспешай, а то Анхен гневаться будет.

Мужик побежал, не хотел он видеть гнев благочестивой. А Ульрика поспешила на шум, на шаги, что по дому шелестели. За сестрой своей названой.

Нашла её в покоях матушки Кримхильды. Сиделка спала с открытыми глазами, видно Анхен тронула её, сама же Анхен из-под кровати матушки тянула тяжеленный мешок. А вот матушка не спала, с интересом на них смотрела.

— Доброй ночи, матушка, — присела Ульрика.

— Помогай, — сказала Анхен, и Ульрика потянула мешок с ней вместе.

То было золото, целый мешок золота, а ещё из-под кровати Анхен вытащила мешочек из бархата, раскрыла его, убедилась, что шар чистого хрусталя на месте, и сказала:

— Ну, берись, не подниму одна.

Женщины вцепились в края мешка, но оторвать его от пола не смогли. Вырвался мешок из рук.

— Волоком потащим, — сказал Анхен.

А Ульрика прежде, чем взять край мешка снова, спросила:

— А как мы матушку возьмём, вдвоём не осилим? Надобно ещё кого звать.

Благочестивая Анхен лишь глянула на старуху и спросила:

— А к чему тебе она, пусть тут лежит.

— Что? — удивилась Ульрика. — Мы её не берём?

— Бери мешок, дура, — заорала Анхен. — Ну, потащили.

Они поволокли мешок к выходу. Уже на пороге Ульрика глянула на старуху и удивилась, та из-под чистого накрахмаленного чепца смотрела им в след и улыбалась, глаза безумные, злые и улыбка зла. Словно радовалась старуха, глядя на их суету. И ещё злорадствовала. Был бы голос у неё, так смеялась бы вслед и проклятия кричала. Той улыбке или, вернее, оскала злорадства Ульрика не забыла до конца своих дней. А пока тянули они тяжеленный мешок с золотом по тихому коридору приюта для скорбных жён.

Закинуть мешок без помощи привратника они бы не смогли, он же помогал им сесть на место возницы, хоть и удивлён был, но вопросов не задавал. Не знал он, что госпожа Анхен может таким возом управлять. А она видно могла. Села уверенно на козлы, вожжи взяла. Кнутом поиграла умеючи. Но прежде, чем уехали они и он за ними ворота запер, Ульрика сбегала в покои свои, так как Анхен просила её оружие взять. И сестра из покоев принесла страшный, чёрный от застарелой крови нож.

И когда Ульрика с оружием влезла в воз, она склонилась к сестере и зашептала в ей ухо:

— А сундук с серебром, что в подвале стоит, когда заберём?

— Никогда, неподъёмный он, тут оставим, и втроём его не унесём и вшестером не унесём. А по частям носить — так весь дом перебудим и время потеряем, нам до рассвета из города выехать, а перед тем ещё дело сделать, — отвечала Анхен.

А меж тем привратник ворота распахнул, тогда они и уехали. Даже слова на прощанье ему не кинули. Спасибо не сказали. А он и рад был, закрыл за ними ворота и пошёл, шёл он к себе, согнувшись с болью в пояснице, вспоминал мешок с деньгами и молился, чтобы эти бабы страшные не вернулись никогда.

— И куда мы теперь? — спросила Ульрика.

— Поместье я купила в прошлый год, — отвечала ей сестра, уверенно управляя возом, а для Ульрики это было новостью, — да вот только о том знает один человек, а знать об этом не должен никто.

— И кто это?

— Нотариус Петерс.

— К нему едем? — спросила Ульрика, понимая, зачем им нужен был нож.

— К нему, — сухо ответила Анхен.

Женщины слезли с воза рядом с богатым домом, оправили платья, подошли к воротам. Анхен стала громко и настойчиво стучать в ворота. Для того нож в руку взяла, им стучала. За воротами не сразу, но зашаркали ноги, и злой грубый голос, спросил:

— Ну, кто тут, чего вам, спят господа.

Анхен набрала воздуха побольше и громко, очень чётко выговаривая слова, сказала, делая паузы между ними:

— Отвори… мне… дверь.

Ульрика так не умела и потому с восхищением смотрела на подругу.