Хоккенхаймская ведьма

И иссякла она, устала, отшатнулась, вырвалась из его пальцев, отступила и стояла, терла горло свое, смотрела на него с ненавистью исподлобья. Тут Сыч пришел в себя, скалился довольно:

– Что? Утерлась? То-то! Экселенц и пострашнее ведьм успокаивал.

– Что вам от меня нужно? – прошипела баба, переводя дыхание и растирая горло.

– Поговорить, – спокойно отвечал кавалер. – Мы поспрошаем, ты отвечаешь.

– И врать даже не думай, – добавил Сыч, – ты ведь с первого взгляда поняла, с кем дело имеешь.

– А если говорить стану, что со мной делать будете? – спрашивала девка, вроде как успокаиваясь и понимая, что рассказывать придется.

– Будешь говорить – отпущу, – пообещал Волков. – А нет, так в трибунал отправлю.

– А не врете? Точно отпустите? – все терла горло баба.

Волков не счел нужным отвечать, за него молвил Сыч:

– Дура, господин рыцарь божий не врет никогда, раз сказал – отпустит, значит, отпустит.

– А что знать хотите?

– Все хотим. Как тут вы живете, кто у вас верховодит, куда купчишки деваются. Ты ведь все знаешь, вот и нам расскажи, – голос Сыча звучал ласково. – А расскажешь все честно, без утайки, так отпустим. Губить не будем. – Тут он изменил тон и сказал сурово: – А врать надумаешь, так с отцами святыми познакомишься, им свои фокусы кошачьи покажешь, они большие охотники такое смотреть.

– Хорошо, согласна я, только вы уж потом меня не обманите, отпустите, иначе грех вам будет. – Бабенка вдруг задрала верхнюю юбку, приговаривая: – Вот что вам видеть надобно.

Она из кармана на нижней юбке достала мешочек, с виду как маленький кошелек. Кавалер даже думал, что деньги там, вдруг откупиться хочет. Но из мешочка на ладонь она высыпала черный, вернее, темно-серый порошок, подошла с ладонью этой ближе, протянула им, словно показать его хотела. Кавалер и Сыч молча смотрели на нее, ждали. А она вдруг опять потемнела лицом, набрала воздуха и дунула себе на ладонь, да так, что весь этот порошок сразу сдула, и полетел он облаком им в лица, прямо в глаза.

– Ах, тварь ты такая, ведьма, – орал Фриц Ламме, отворачивая лицо. – В инквизицию тебя, на дыбу, на дыбу, падаль ты придорожная.

А Волков ничего не орал, ему словно выжгло глаза – как если бы зажмурился и темно стало. Но даже теперь он от двери не отошел, а по привычке потянул меч из ножен. Хоть не видел сейчас ничего, хоть и тер глаза левой рукой, но выпускать ведьму из комнаты живой он не собирался.

– Прекрати голосить, – сухо сказал он Сычу, – не слышу ее из-за тебя.

Кавалер продолжал подпирать дверь. Ему требовалось только услышать ее, только услышать. Меч у него был острее бритвы; хоть и говорили его старые друзья, что не надо так меч точить, только испортишь его этим, но он никогда их не слушал. И теперь он знал: ему только попасть нужно, и тварь не уйдет. Сыч затих. В комнате стало тихо-тихо.

И тут заорала ведьма звонко:

– Сюда, входите уже, пора!

И сразу же в дверь ударили, да с такой силой, что кавалер не удержался на ногах, упал, но меча не выронил. Хоть и слеп еще был, но тут же вскочил и пару раз махнул им на уровне живота и колен, туда-сюда, никого не зацепил. А в комнату ввалились мужи, топали громко сапожищами, рядом совсем. Волков махал мечом на звук, да все впустую. Отступал, спиной стену нашел, к ней прислонился, меч вперед выставил и слушал. А слушать было что, там били Сыча, и, видно, ведьма в том участвовала, потому что Фриц Ламме орал:

– Уйди паскуда, уйди, уже когти я тебе обломаю. Ай, дьявол, экселенц, бьют меня! Бьют сильно.

Волков слышал грохот от падения, приглушенную брань мужскую и снова голос Сыча:

– Экселенц, кошель забрали, отняли деньги!

Потом удар, и он смолк, а затем негромкий голос ведьмы:

– Этого бросьте, того убить лучше бы, злой он.

Это было про него.

Ей в ответ буркнули что-то неразборчиво, и кавалер услышал, как кто-то идет к нему, стараясь не шуметь. Не стал ждать, смысла не было – хоть и горели глаза его огнем, но он знал, куда бить. Шаг от стены, выпад: сверху, справа – вниз, влево. Пустота. Еще быстрей, шаг вперед, выпад: сверху, слева – вниз, вправо. И… попал, очень хорошо попал, так что брызги на лицо, липкие, горячие – кровь. Вой чей-то, матерщина, грохот. Кто-то стонет на полу, хрипит.

Два шага назад, нашел стену, стал к ней спиной, меч вперед.

– Говорила же вам, говорила, злой он, – орет ведьма, – убейте его.

Волков слушает, а в комнате все шевелятся, но не топают сапогами. Люди что-то делают, готовятся его убивать, но без слов – в покоях тихо, только корчится кто-то на полу, стонет тяжело, подскуливает противно. Волков хоть и слеп, и глаза горят, а усмехается. Рад, что хоть одного разрезал.

– Скалится он, пес, – визжит баба, – делайте уже, делайте!

А ему лишь ждать осталось, слушать и ждать. Но он так ничего и не услышал. Прилетело что-то или подошел к нему кто, кавалер не понял, но ударило его по голове словно доской какой или лавкой, в правую часть лба, да так, что ноги у него подкосились. Тут же кто-то врезал по руке с мечом. Не удержал он оружие, выронил, а сам завалился на стену, стал сползать по ней.