Хоккенхаймская ведьма

В коридоре, наверху, горел всего один светильник, и кавалер едва различал парочку впереди себя, а Сыча так и вовсе не видел. Бабенка уже почти тащила Ёгана – сам он едва переставлял ноги и хихикал дурнем. Она остановилась, одной рукой придерживая купца Ёгана, а другой толкнула дверь напротив, и они ввалились с шумом в комнату. Девка ругала пьяного и с трудом доволокла его до кровати. Вернулась к двери, чтобы запереть ее, да не успела.

– Постой, красавица, не спеши, – Сыч входил в комнату, держа светильник.

– Куда? – взвизгнула девка. – Не это твои покои. Сейчас людей кликну, куда прешь?

А Сыч без долгих любезностей дал ей кулаком снизу в брюхо, отчего она на пол повалилась, охнула и замолкла сразу. Стояла на карачках, вздохнуть не могла.

Волков тоже вошел, дверь прикрыл за собой, засов не трогал и стал там, на косяк оперевшись плечом. Покои были небогатые: кровать, комод и пара подсвечников.

Ёган в беспамятстве валялся на кровати, ноги на полу, лицом в перину. Баба приходила в себя после удара Сыча.

Кавалер хотел начать спрашивать, но он хорошо знал Фрица Ламме, и раз тот молчит, значит, и ему лезть вперед не нужно. А Сыч тем временем зажег все свечи, отчего в комнате стало светлее, затем он перевернул Ёгана и своим ножом срезал у него кошелек. Улыбаясь, подбросил добычу на руке:

– А неплохо.

– Это мое, – зло проговорила девка, все еще не отойдя от полученного удара и стоя на четвереньках. – Мой кошель!

Фриц Ламме толкнул ее в бок сапогом, несильно, чтобы она перевернулась к нему лицом. Засмеялся и спросил, потряхивая у нее перед носом деньгами:

– С чего бы так?

Тут девка неожиданно быстро вскочила, вцепилась в кошелек:

– Я торгаша выгуливала, мой кошель, а не отдадите, так я Гансу Хигелю скажу, пожалеете. Гансу Спесивому, – уточнила она.

– Да? И что ты скажешь? – говорил Сыч, все еще усмехаясь. – Это мы монеты у купчишки сняли, а ты так, шалава приблудная. Клеилась к нему, да не срослось у тебя.

– Я с Гансом работаю, тут он сейчас, позову, и он вам покажет, как его деньгу брать! – свирепела бабенка. – Думаете…

И тут она в первый раз глянула на кавалера, осеклась, словно рот ей кто ладонью накрыл. Лицо ее вытянулось. А ведь Волков ни слова ей не сказал, молча стоял, но она вдруг заговорила, сменив тон:

– Добрые господа, дозвольте мне уйти.

– А как же Ганс, ты его, кажется, Спесивым звала? – спросил кавалер. – А кошель купчишки забрать уже не хочешь?

– Какой еще кошель, добрый господин, – ласково отвечала девка, – я за ночь всего тридцать крейцеров беру, а за раз, по-быстрому, так и вовсе десять. Ежели вы, господа, хотите, так я вам без денег дам, прямо тут.

Для убедительности она подобрала юбки до колен.

– Эх, экселенц, вы своим видом всю затею мне попортили, – расстраивался Сыч. Он поглядел на шлюху: – Ганс твой где, курица? Ну, говори.

– Да какой Ганс, господа добрые, брехала я, испугалась, думала, воры вы. Вот и решила припугнуть, – лепетала девка.

– А купчишку-то чем опоила? – продолжал Сыч.

– Ничем я его не поила. Сам напился, – твердо говорила шлюха.

– Сам? – Сыч засмеялся. – Я весь вечер за ним считал, он три кружки пива выпил. Такому кабану три кружки – только в нужник сходить, его и шесть не свалят. А тут глянь-ка, он без памяти валяется.

– Не поила я его, – продолжала отпираться девка.

– Не поила? Ну, значит, кабатчик ему в пиво зелья плеснул или разносчик, – предположил кавалер с ехидством.

– И их спросим, – пообещал Сыч, – но сначала тебя осмотрим, вдруг какую склянку найдем.

Девка молчала, смотрела то на Сыча, то на кавалера, что загораживал ей дверь. Раздувала ноздри и молчала, только глубокие вдохи делала.

– Ну, – продолжал Сыч, – сама все покажешь или тебя обыскать? Но смотри, обыскивать буду неласково. Во все дыры загляну.

Девка все продолжала дышать молча, и лицо ее с каждым вздохом становилось все темнее, а глаза… Белки глаз ее стали вдруг краснеть, словно от натуги кровью наливались.

Сыч, словно не замечая всего этого, взял было ее за руку, но она легко вырвалась и разодрала ему кожу, словно когтями кот.

– Ишь ты, зараза, – выругался Фриц Ламме, разглядывая царапины, – ну уж теперь-то держись.

А шлюха вдруг легко отпрыгнула от него на шаг, совсем почернела лицом, выставила руки и скрючила пальцы. Глаза алые, безумные. Раскрыла рот – все зубы целые – так широко, как люди не раскрывают, зашипела, словно кошка, из нутра, из легких, громко и страшно, и кинулась к двери.

– Господи, – воскликнул Сыч, шарахаясь от нее, – экселенц, то ведьма.

А кавалер не шевельнулся, как стоял у двери, так и остался стоять, только руку вперед выставил здоровую, баба на нее горлом и налетела. А он только пальцы сжал крепко. Она продолжала шипеть, вцепилась в рукав его стеганки ногтями, да нет! Когтями! На пальцах ее были кошачьи когти вместо человеческих ногтей. Пыталась драть рукав, да куда там, он толст, от меча защитить может, не то что от когтей. А Волков только глядел ей в страшные глаза и улыбался.