Хоккенхаймская ведьма

– Какая Рутт? – медленно переспросил трактирщик, и улыбка сползла с его лица.

– Рутт, та Рутт, которую все называют Рябой, – сказал Волков.

– Вы уж простите меня, господин, – вкрадчиво начал Езеф Руммер, – но Рябой ее никто уже давно не зовет.

– Дела мне нет, как там ее зовут теперь, отвечай, грамотна она?

– Грамотна, господин… Кажется. Да еще у нее и люди есть, которые грамотны, – мямлил трактирщик. Видно, про Рутт он совсем говорить не хотел.

– Чего ты, – говорил Сыч, – никак боишься бабу эту?

– Господа добрые, я и Вильму-то побаивался, а уж про госпожу Рутт и вовсе говорить не хочу.

– Боишься, подлец, – смеялся Фриц Ламме.

– Я бы на вашем месте тоже опасался, – чуть ли не плакал Руммер.

– Никогда ты не будешь на нашем месте, – заверил его Волков. – Говори, чего бояться, если решишь с Рябой Рутт связаться.

– Всего, господин, – трактирщик явно не хотел обсуждать ее. – Не невольте меня, добрые господа.

– Говори, дурак, на дыбе все одно скажешь, – заверил его Сыч.

Но трактирщик в ответ только жалостливые гримасы корчил и молчал. Волков повернулся к сержанту. Тот стоял и рассматривал что-то в темном углу, и взгляд его был такой отрешенный, словно все, что тут происходит, его вовсе не касается.

«Ишь ты, и этот боится Рутт, – подумал кавалер. – Что ж это за баба такая». Но Волков хотел знать, с чем он может столкнуться, и поэтому спросил у Гарденберга:

– Сержант, ну а ты что о Рябой Рутт думаешь?

Тот скривился и поглядел на свои пальцы, словно кто-то иглой ткнул в его руку. Так и разглядывал ее. Но кавалер ждал ответа:

– Оглох, сержант?

Сержант наконец собрался и произнес серьезно:

– Я ничего недоброго о госпоже Рутт сказать не могу, это достойная женщина. – Затем пояснил: – Да и неведомо мне о ней ничего. А что раньше было… Так я того и не помню.

Волков устал, сидел, смотрел на сержанта и понимал, что тот врет, думал разбить ему морду, но силы кончились. Две ночи спал мало, ел кое-как, откуда им взяться? Поэтому вздохнул только и, опираясь на руку Сыча, встал и сказал, кивнув на трактирщика:

– Этого в камеру, завтра продолжим.

А сержант вдруг поспешил за Волковым и на лестнице, догнав его, пока никого вокруг не было, заговорил тихо:

– Господин кавалер, вы уж не серчайте на меня, я по взгляду вашему видал, что осерчали, но вы съедете с города, а мне тут жить дальше, а с Рутт не забалуешь, сживет со свету в мгновение ока.

– И как сживет?

– Да разве мало способов? – шептал сержант. – Много, господин, много. Уж и не знаю, какой захочет употребить.

– Ну, к примеру, захочет меня сжить со свету. Людей лихих наймет?

– Нет, вас не отважится резать. Вас отравят, они ж все отравительницы. У каждой склянка с зельем завсегда под юбкой. Все отравительницы, все… А Рутт главная среди них, она первая стала купцов спаивать зельем до беспамятства, когда я еще только на службу подался.

Тут на лестнице появился Сыч, и сержант сразу же смолк.

Волков вышел на улицу, а там солнце, тепло было, весна надвигалась уже по-настоящему. День к концу катился, а улица забита возами и телегами так, что разъехаться на перекрестке не могли. Вдоль улицы бабы в чистых передниках выходили из свежевыбеленных, аккуратных домиков, выставляли на табуретках хлеба, колбасы, кренделя с солью и домашнее пиво. Недалеко от здания тюрьмы башмачник вынес целую доску с добротными башмаками. Дети бегали, ругались и скандалили, все были в хорошей одежде, но уже перепачканной в дорожной грязи. А бабы, расставив снедь на продажу, брали метлы и мели от своих домов сор на большую дорогу, под колеса бесконечных телег. Хороший город Хоккенхайм, богатый и трудолюбивый. Только вот захотелось Волкову отсюда уехать побыстрее. Больно уж странные дела тут творились. Не хотелось ему сгинуть тут, как купчишке какому.

Пришел Сыч, встал рядом, стоял, молчал, но недолго:

– Ну, экселенц, что делать будем? Думаю, Вильму и Ганса мы уже не увидим.

Волков понял, что это только начало разговора, хитрый Фриц Ламме заходил издалека. Кавалер смотрел на помощника, чуть улыбаясь и уже зная, куда будет гнуть Сыч. А тот, увидав усмешку на лице кавалера, замолчал, вздохнул обреченно.

– Что, тебе тоже страшно с Рябой Рутт связываться? – все еще улыбаясь, спросил Волков.

– Так вы ж сами видели их морды, когда они об этой бабе говорили – даже сержант, и тот ее боится до смерти. Все ее боятся. Кроме вас, видно…

Волков стал серьезен и даже строг и говорил при этом холодно:

– Мы не они, нам бояться не положено.

Фриц Ламме опять вздохнул, почесал щетину на горле.

– Ну, не положено – значит, не положено. – Он помолчал, раздумывая, и заговорил снова: – Ну, раз Рябой Рутт будем любопытствовать, нам придется самим для вас готовить, а то ведь неохота смотреть, как вы корчитесь от отравы. Слыхали, эти все говорили, что она с зельями знается. Теперь пусть Ёган опять вам стряпает. Вам не позавидуешь, готовщик он никакой.

Вот тут, впрочем, как и всегда, Сыч был прав. Волков об этом даже и не подумал. Он кивнул согласно.