Хоккенхаймская ведьма

Тем временем Максимилиан разжег лампу и из угла лачуги, из-под старых одеял, вытащил девчонку лет четырнадцати, одетую скудно и в плохой обуви. Стояла она спокойно и даже вроде не была напугана, щурилась от лампы и смотрела на кавалера.

– Так, – сказал Сыч, глядя на нее, – ну а ты кто? Никак дочь его?

– Нет, – отвечала девочка, немного стесняясь оттого, что столько больших и серьезных мужчин смотрят на нее, – я будто жена его, только еще не венчанная. Господин мой говорил, что к Пасхе венчаемся и стану настоящей женой.

Иштван молчал, все еще дышал тяжело после борьбы.

– А лет-то тебе сколько? – поинтересовался кавалер.

– Вам-то что за дело? – грубо спросил Иштван.

И тут же от Сыча получил тяжеленный удар в брюхо, под правое ребро, и тот ему еще приговаривал:

– Когда экселенц тебя спросит, тогда и говорить будешь, а пока жену твою спрашивают – ты молчишь? Понял?

У Иштвана ноги подкосились после удара, сержант едва удержал его, а Волков продолжил:

– Ну? Так сколько тебе годков?

– Того никто не знает, господин, – отвечала девочка, косясь на несчастного своего «мужа». – Благочестивая Анхен сказывала, что мне, наверное, четырнадцать. Пусть так и будет.

– Благочестивая Анхен? – удивился кавалер. – Так ты что, из приюта?

– Из приюта, господин, из приюта, – кивала девочка.

– А тут как оказалась?

– На Рождество приехала в приют госпожа Рутт и просила для хорошего человека жену помоложе, так благочестивая Анхен меня и предложила. Я с Рождества тут и живу.

Волков взял ее за подбородок, повернул к свету. Разглядел синяк.

– А муж твой бьет тебя?

– Нет, не бьет, господин мой добр ко мне, но иногда учит, когда я ленюсь или нерасторопна, учит, чтобы я хорошей женой ему была.

– А звать тебя как?

– Греттель, господин.

– Что ж, Греттель, поехали в город, – сказал Волков, – я там тебя еще поспрашиваю.

Девочку посадили в телегу, туда же кинули Иштвана, и по самой темноте двинулись обратно в город. Но долго ехать не смогли, ночь была совсем темной, остановились на ночлег в первом попавшемся трактире. Благополучно дождались рассвета и по первой росе продолжили путь в Хоккенхайм, прибыв в город уже к завтраку.

Глава 18

Волков доехал до «Георга Четвертого», помылся и переоделся – после двух дней в седле одежда конюшней воняла, и приказал завтрак подавать. Иштвана он отправил в тюрьму, а юную жену его решил в подвал не сажать. Не за что. И деть ее было некуда, потому взял он ее к себе. На кухне покормили ее, и, пока сам завтракал, расспрашивал девочку про Вильму и Ганса. Оказалось, что Ганс у них был, а потом приехал человек, которого она не знала, и сказал, что им уходить нужно. Ганс сел на коня и уехал, а они с Иштваном поехали сети проверили и на острове посидели, а как темнеть стало, так домой вернулись. Холодно на острове еще было. А Вильму она знала плохо. Только слышала о ней всякое. Но зато неплохо знала госпожу Рутт, та часто в приют приходила.

– А за что же тебя эта госпожа Рутт Иштвану отдала? – спрашивал Волков, ломая красивой вилкой пирог с ревенем под горячим сыром.

Греттель все глазенками по сторонам зыркала, впервой она в таких богатых покоях находилась, все тут ей было в диковинку.

– А? За что?.. Да не ведаю я за что. Благочестивая Анхен сказала, что матушка святая наша меня на замужество благословила. И все. Знаю, что еще госпожа Рутт господину моему дала окромя меня серебра двадцать талеров. Он мне их показывал и обещал платье новое мне справить.

Кавалер это запомнил.

* * *

Когда Волков и Ёган приехали в тюрьму, Иштван Лодочник уже висел на дыбе. Но не сильно мучился, до земли еще ногами доставал. Сыч пока не злобствовал. Только разговаривал с ним о том о сем, о его жизни воровской. Тут же был сержант и два стражника. Один из стражников услужливо поставил табурет перед Волковым. Тот сел и спросил:

– Ну что, говорит?

– Говорит, – сообщил Сыч, – но куда Ганс подался, не знает. И где Вильму искать, не знает.

– А если кнута получит, может, вспомнит? – предположил кавалер.

– Не вспомню я, господин. Ганс сказал, что поедет в Эйден, пока все не уляжется. И Бог его знает, врал он или нет, – сипел Иштван. – Отвяжите, дышать тяжко. Ребра ломит. Я и так все скажу.

– Вильма где?

– Я ее последний раз… кажется, еще до Рождества видал.

– Будешь говорить, значит? – уточнил Волков.

– Буду, господин.

Кавалер дал знак Сычу, тот отвязал веревку. Иштван упал на пол, Сыч освободил ему руки. Лодочник полежал немного, потом сел, стал разминать затекшие кисти.

Волков некоторое время подождал и приступил:

– Ну, говори тогда, за что тебе Рутт подарила девку и двадцать монет серебра.

Лодочник уставился на него изумленно, мол, это почему его интересует?

А сам кумекал, сидел и соображал, что ответить.

– Чего лупыдры-то пялишь или вопроса не слыхал? – пнул его Сыч. – Отвечай, дурак!

Иштван продолжал разминать руки и нехотя заговорил:

– Баржу она просила до Эйдена отогнать.

– Рассказывай-рассказывай, – стоял у него над душой Фриц Ламме, явно не с добрыми намерениями поигрывая петлей из веревки.