Хоккенхаймская ведьма

– А чего рассказывать, приехал человек от нее, говорит, Рутт желает меня видеть. Я приплыл на следующий день, она и спрашивает: баржу в четыре тысячи пудов с товаром до Эйдена спустишь? Я говорю: спущу, чего дашь? Она, мол, тридцать монет.

– Тридцать монет? А не много ли? – удивился кавалер.

– Если честно поедешь, лоцманом, так много, а если баржа ворованная, так немного.

– Значит, ворованная баржа? – быстро смекнул Сыч. – А хозяин где?

– Так про то ты у Рутт спрашивай, я на баржу поднялся ночью – уже ни хозяина, ни купца на ней не было. Мы с ребятами пришли, сели, до Эйдена за два дня доплыли, там нас человек Рутт ждал уже. Секретарь Вилли его кличут.

– Почему так кличут?

– А он с бумагой всегда ходит и пером, у Рутт давно служит, сам как писарь суда одевается. Все за Рутт считает и пишет всегда.

– А куда купца и хозяина баржи дели? – спросил Волков.

– Эх, господин, – ухмылялся Иштван, – и купца, и его приказчика, и хозяина баржи, и его помощников теперь уж никто, наверное, не сыщет. Рутт за собой хвостов не оставляет.

– А что за товар на барже был? – интересовался Сыч.

– Самый ходовой – хмель, в Эйдене за него хорошую цену дают. А если еще севернее спуститься, так еще больше получишь.

– И сколько они за баржу с товаром выручили? – спрашивал кавалер.

– Баржа новая совсем, если даром отдавать, так две тысячи дадут, – говорил Иштван, прикидывая в уме, – а четыре тысячи пудов хмеля… тоже по-всякому две тысячи монет получишь. А то и больше.

– Неужто талеров? – не верил сержант.

– Да уж не пфеннигов, – ухмылялся Иштван.

– Да, – размышлял вслух Сыч, – за четыре тысячи монет не то что пятерых людишек, даже больше зарежешь…

– Я про пятерых не говорил, я не знаю, сколько на барже людей было. Но обычно такой баржей трое управляют, да купец с помощником едет. А может, там и вовсе их двое на барже было.

– А девчонку ты сам у Рутт просил или она монету зажала и с тобою девкой рассчиталась? – спрашивал Волков.

– Нет, девку я сам просил, думал трактир на дороге поставить. Пивом да харчами приторговывать, да пару шлюх завести, вот и просил девку у Рутт. Она и взяла из приюта самую костлявую.

– А Рутт, как и Вильма, из приюта?

– Все они оттуда, – сказал Иштван.

– Все? И что, много их? – удивлялся кавалер.

– Да, немало их оттуда вышло, – нехотя говорил Иштван. – Госпожа Рутт…

– Прямо так, «госпожа»? – перебил его Волков. – Вильму вон Шалавой кличут, а эту «госпожой» зовут? Ну-ка, рассказывай, почему Рутт «госпожой» называют.

– Так Рутт Вильме не ровня, – продолжал Лодочник, – Вильма шалупонь кабацкая, воровка и шлюха, а Рутт… она с купцами знается, да с судьями, да с банкирами. Большие дела делает. Я помню те времена, когда и она по кабакам волосатым пирогом приторговывала, а звали ее тогда Рябая Рутт, так то когда было. Теперь любому, кто это вспомнит, она глаза вырвет. Теперь она госпожа.

– А еще кто из приюта в городе промышляет? – спросил Сыч.

– Вильма, а из старых Веселая Рози и Монашка Клара. Ну и молодые девки еще есть.

– И все из приюта? – не верил Волков.

– Все оттуда.

– Я смотрю, у вас одни бабы бандитствуют, – все больше удивлялся Сыч. – А мужики тут совсем не верховодят?

– Давно уже нет таких, все мужики или под бабами работают, или ушли на покой, – неожиданно произнес молчавший до этого сержант.

– Либо в реке, – мрачно добавил Иштван.

Волков поглядел на него и спросил с усмешкой:

– А ты сам-то как теперь жить тут думаешь, ты же про Рутт нам все рассказал?

– На дыбе да под каленым железом я бы и так все рассказал, – отвечал Иштван. – Я уже решил: ежели выйду отсюда живым, сразу подамся на север. Рутт узнает про то, что я языком трепал, так убьет немилосердно.

– Убьет, значит? – уточнил Волков с улыбкой.

– А вы, господин, зря улыбаетесь, она и вас убьет, если сможет, у нее не заржавеет. – Теперь усмехался Иштван. – Ей будет не впервой.

– И как? Наймет кого? – интересовался кавалер, не очень пугаясь.

– Не знаю, господин, но если вы ей мешать надумаете, то не сомневайтесь, способ найдет. Сгинете, как не бывало.

Они еще долго расспрашивали Иштвана Лодочника о его делишках, о том, как он баржи на реке грабит по ночам. Тот неохотно, но говорил. Впрочем, ничего нужного или интересного Лодочник больше не сообщил, да они с Сычом и не знали, что еще у него спрашивать. Волков велел его увести. Но сам покидать подвал для допросов не спешил и сидел, уставившись на огонь лампы.

– Экселенц, даже уж не знаю, что делать дальше. Если не найдем Вильмы или Ганса, то и мыслей у меня боле нет, как вашу вещичку искать, – сказал Сыч, поигрывая гирей своего кистеня.

– Не знаешь? – рассеянно спросил Волков. – Сержант, приведи мне сюда этого… трактирщика.

Сыч ничего не сказал, смотрел на кавалера с интересом, а сержант ушел и вскоре вернулся с трактирщиком. Езеф Руммер немедленно стал кланяться кавалеру, держался подобострастно и улыбался.

– Так, скажи мне, трактирщик, Вильма грамотна была? – спросил кавалер.

– Господин, так вроде я ж говорил вам, что за чтением ее не видал. Не думаю я, что она грамотна, куда ей. – Трактирщик продолжал улыбаться.

– Ну а Рутт грамотна?