Хоккенхаймская ведьма

Эльза даже не вскрикнула, почти и не больно было. Только струйка крови, совсем маленький фонтанчик брызнул. На землю и камни падали капельки, и в ночи казались они черными, а не красными, как спелая вишня.

И тут к ней подошла Анхен, опустилась на колени рядом и поднесла под струйку ладони, стала кровь собирать, а сама девушке в глаза смотрела, улыбалась ей и говорила:

– Счастлива быть ты должна, душонка твоя пропащая в дар господину нашему пойдет.

Эльза смотрела на свою кровь в ладонях этой красавицы, а потом и на нее саму, и глаза ее расширялись от ужаса, потому как за всю свою малую жизнь не видела она никого более страшного, чем эта женщина.

Анхен, как набрала полные ладони крови, встала во весь рост и принялась ее по грудям своим размазывать и по животу, по бедрам и лону, потом выгнулась, застыла, глаза закрыла и, чуть дрожа своим прекрасным телом, стала говорить:

– Господин наш, отец и муж наш, прими мзду нашу, кровь молодую и душу, и не откажи нам в желании нашем, прошу тебя, пусть сила твоя придет в послание мое, что отправила я козлищу хромоногому, что дочерей и жен твоих пришел казнить. Пусть чахнет он быстрее, чем старик, чем хворый ребенок. Пусть не встанет он больше с ложа своего. И пусть ходит и мочится под себя, и пусть корчится от боли бодрствуя, и пусть мечется от ужаса в беспамятстве. Да воля твоя над всем сущим встанет.

Пока она говорила, кровь лилась из горла девушки, и Анхен снова стала с ней рядом на колени, чтобы опять наполнить ладони.

А Эльза начала слабнуть, и кровь уже шла у нее изо рта. Ульрике приходилась силой держать голову ее, чтобы не падала она. Как ладони Анхен снова были полны крови, она подошла к своей подруге и стала омывать и ее, как себя омывала: и бедра, и живот, и все остальное. А как начала ей лоно мазать кровью, как пальцы Анхен плоти женской коснулись, так Ульрика бросила девушку, и нож о камни звякнул. Схватила она Анхен крепко и прижалась животом к животу, грудью к груди, и сделалось им от крови и близости сладко. Ульрика принялась целовать Анхен в губы и трогать ее грудь и лоно, но та засмеялась и отстранилась, сказала, ласково гладя кровавыми пальцами подругу по щеке:

– Холодно тут, пошли в дом.

Они быстро оделись, Ульрика подняла нож с земли, и, взявшись за руки, вернулись они к себе в покои, в постель.

Но прежде чем лечь с любимой подругой, Ульрика, во всем любившая порядок, заглянула в коморку к привратнику, который не спал еще, и сказала ему:

– Там, среди камней, девка какая-то померла, ты снеси ее в реку. Негоже, чтобы у дома валялась.

Привратник встал, поклонился в знак того, что понял.

А Ульрика поспешила в кровать, где ждала ее Анхен, которую все звали не иначе как благочестивой. Ульрика легла с ней, и кровь они с себя не смыли, хоть и засохла она уже.

Если бы где в другом месте убитая лежала, то и трудов бы для него больших не было. Скольких он уже на тачке к реке отвез, а в камнях там на тачке не проехать. Мертвого человека как тащить, попробуй-ка, хоть даже и девка молодая. Привратник нашел ящик простой, из прутьев сплетенный, и пошел в камни, а так как темень на улице была, взял лампу. Девку Михель Кнофф нашел там, где и положено. Лежала она голая, лицом вниз, в луже крови, в кругу камней, среди гнилых костей.

Лежит и лежит, кровь так кровь – его дело маленькое. Сказано девку в реку кинуть, значит, нужно кинуть. Он поставил лампу на камень, открыл ящик и стал грузить туда тело, а оно не холодное еще. И легкая она была, худенькая, но в ящик вся не залезла. Ноги торчали, да и ладно. Взял он за край ящика, решил дернуть его вверх и так потихоньку до реки волочь с камня на камень, поднатужился и… крякнул, и бросил ящик. Отшатнулся, схватился за поясницу, да другой рукой лампу задел, свалил ее, огонь погас. Стало совсем темно, только ветер да река блестит от луны. Мужик застыл: темень и боль нестерпимая в пояснице, вонь мертвого места и ноги девичьи белели, торча из ящика. И стало ему страшно, да так страшно, что лампы он искать не стал, заковылял, как мог быстро, к дому через камни, держась за спину.

* * *

Вокруг вдруг светло стало. Волков открыл глаза и ничего не мог понять. Свечи – ни одна не горит. За окном черная темень, а в покоях светло. Нет, не так, конечно, светло, как днем, но видно все. И казалось, стоит кто-то рядом. Кто стоит? Зачем стоит? Неясно. По привычке хотел потянуться к изголовью, на месте ли железо, мало ли… А не смог. Рука словно из свинца, не двинулась даже. И вторая тоже словно чужая, будто отлежал. А тот, кто стоит рядом, не уходит. Голову поднять и поглядеть нет сил, только глазами он мог по сторонам смотреть.