Холера (сборник)

С этих пор я забоялся оставлять Суламифь одну, пришлось брать с собой. Пару раз столкнулись с Марго – и в эти разы я напивался скотски. На джазовом вечере в одном дико элитарном клубе полез драться с ветеранами, разбил зеркальную стену, раскурочил саксофон. А когда меня вывели, помню, еще некоторое время блевал на крыльцо. Одного сакса, ты понимаешь, было бы достаточно, чтоб меня уже в приличные места не звали. И я, правда, выпал из тусовки. А значит, старичок, в моем случае – и из жизни. Меня перестали упоминать. Кстати, и рукопись книжки вернули. С извинениями. Мемуары о совковом детстве… Пришел, видишь ли, новый редактор из юниоров и изволил назвать мой текст «отработанным паром». За несколько месяцев я дал единственное интервью – каким-то педрилам для их листка. Так эта падаль тиснула шапку: «Супермен Хлесталов сочувствует голубому движению и готов пополнить его ряды!» В общем, добро пожаловать в полную и окончательную депрессию. Глухо, как в танке. Не говорю уж о запое… Тут, как водится, выползает на свет божий Токарев – давно его видно не было. Они ведь меня как начали пасти, так всё и вербуют, даже подружились на этой почве. Чума: пью четвертые сутки, весь синий, – этот приперся и заводит свою песню о помощи органам. Дал ему по зубам – старик в слезы… Веришь, заплакал, старый козел. Совсем я осатанел. Ну и, короче, к вечеру моя дуреха сызнова, как в старые добрые времена, сняла меня с табуретки.

Хлесталов закурил. Бухая бледность, горящие глаза делали его похожим на оперного черта.

– И вот, – продолжал он, – спустя месяцы забвения выпадает мне из ящичка заветный конвертик: билетик на мелованном картоне с золотым тиснением. Пан посол имеет честь пригласить пана с супругой на прием в честь выхода в свет антологии польской поэзии, посвященной чьему-то там 150-летнему юбилею.

Супруга бежит к соседке, пан чистит смокинг – да, представь, старичок, завелся у супермена Хлесталова и гардеробчик… И вот мы у посла! Прием домашний, в суперэлегантной квартире, гость отборный, дамы с голыми лопатками, моя рыженькая в ногах путается, сияет, варежку разинула; вцепился ей в локоть, волоку гордо, – у нее неделю потом синяки не сходили. Все классно. Целую послице ручку. Пью сок. Аплодирую какой-то персоне – национальный герой, перевел всю польскую литературу на кучу языков, его стараниями вышла и эта антология, хоть я, правду сказать, о нем в жизни не слыхал. Смуглый красавец, теннисная выправка, галстук от Версаче… Ну – Хлесталов отдыхает.

– Пан Хлестауов, – картавит тут очаровательная послица, – проше, – и ведет меня сквозь толпу к этому переводчику. А рядом, ослепительной спиной ко мне, стоит с сигареткой на отлете пани в набедренной повязке, и нога под ней – как Смоленская дорога… Белокурая гривка лежит по таким голым плечам, что я пускаюсь вскачь, забыв про мою Золушку.

– Пан такой-то, – поет послица, – жеуаю вас знакомить с паном Хлестауовым, проше, панове…

Пан лучезарно улыбается, голый торсик неторопливо разворачивается… Да, старичок, ты угадал. Марго. Мило ахает, целует меня в щеку, после чего совершенно паскудно прижимается всем фронтом к переводчику и мурлычет:

– Дорогой, это тот самый Хлесталов, я тебе рассказывала…

– Аха! Автор нашумевшей «Баллады»! – вспоминает «дорогой», жмет мне руку и виновато улыбается: – Извините, не довелось читать других вещей. Думаю, они не хуже, нет, Марго?

И моя любовь кроит рожу, всегда сводившую меня с ума, задирает свои безумные плечи к ушам и театрально шепчет: «А разве он еще чего-нибудь написал?!»

Да, говорю сквозь зубы, но стараюсь держаться светски, по возможности скалясь. Написал, говорю. Роман-трилогию «Дающая в терновнике».

Она:

– Пан шутит. Пан намекает, что некоторые неразборчивы в связях. Пан совершенно прав. Кто не грешил по молодости лет!

В этот благоприятный момент ко мне пробилась Суламифь. Очень кстати.

– Моя жена. – А что я мог еще сказать?

И эта наглая дрянь – что, ты думаешь, она делает? Заглядывает под стул и удивляется: «Где?»

Короче, старичок, ты опять угадал, я немедленно напиваюсь в хлам, теряю мою злосчастную Дюймовочку, но зато нахожу этого полиглота, которого ненавижу сильнее, чем советскую власть. Ровненько, по половице подбираюсь к ним с Марго и остроумно интересуюсь типа: и что же ты в нем нашла такого, чего нет у меня?

Улыбается, сучка: «У него трусики чище». Согласись, конструктивно ответить на это непросто, тем более на посольском приеме. И я – веришь, чисто рефлекторно, в полном затмении ума, выписываю ей по роже. Содрать наконец эту ее ухмылку!

Крики, паника…

Дальше не помню. Помню только, как стою на площадке, и переводчик держит меня за мокрые почему-то лацканы. И в следующий миг писатель Хлесталов обрушивается вниз, мордой считая ступеньки. Старик, меня спустили с лестницы.