Холли

Барбара идет в свою комнату и ложится на кровать. Она не надеется заснуть, но, может быть, ей удастся прояснить свои мысли. Она закрывает глаза. Она думает об Оливии и ее многочисленных рассказах. Она вспоминает, как спросила старую поэтессу о знаменитой фотографии, на которой она запечатлена с Богартом перед фонтаном Треви. В частности, о ее широко раскрытых глазах, почти испуганной улыбке. Оливия говорит: "Если я и выглядела испуганной, то только потому, что его рука лежала на моей заднице".

Барбара засыпает.

23

Холли оказывается на застекленной террасе дома престарелых "Роллинг-Хиллз". Здесь нет никого, кроме ее матери и дяди. Они сидят за одним из столов, смотрят трансляцию боулинга по телевизору с большим экраном и пьют из фужеров чай со льдом.

— Можно мне тоже? — хрипло просит Холли. — Ужасно хочется пить.

Они оглядываются, салютуют ей фужерами и продолжают пить. В фужеры вставлены лимонные дольки, а на стенках образовались капли конденсата. Холли думает о том, как бы ей хотелось высунуть язык и слизать эти маленькие капельки конденсата со стенок бокалов. Она облизала бы их до самого верха, обсосала бы лимонные дольки, а потом осушила бы оба бокала.

— Ты не смогла бы грамотно распорядиться таким количеством денег, — говорит дядя Генри и делает глоток. — Мы сделали это для твоего же блага.

— Ты хрупкая и беззащитная, — говорит Шарлотта и делает свой глоток. Так утонченно! Как она не может жадно хлебнуть? Холли опустошила бы оба бокала, если бы только они дали их ей.

Шарлотта протягивает Холли свой фужер:

— Ты можешь взять его.

Дядя Генри протягивает свой:

— Можешь взять и этот.

И вместе, напевая, как дети:

— Как только ты согласишься прекратить все свои опасные глупости и вернешься домой.

Холли вырывается из этого сна. Реальность — это клетка в подвале Харрисов. Ребра всё еще болят, а рана на руке выглядит так, словно ее облили жидкостью для зажигалок и подожгли, но все эти боли — ничто по сравнению с неумолимой жаждой. По крайней мере, рана от пули, кажется, перестала кровоточить; то, что находится на ее импровизированной повязке, уже не красное, а коричневое. Она думает, что снять рубашку с раны будет очень больно, но не это ее главная проблема сейчас.

Она поднимается на ноги и идет к решетке. Возле лестницы лежит тело Родни Харриса. Эмили свалилась окончательно и лежит теперь на боку. Должно быть, она оставила дверь на кухню открытой, потому что рядом с Родди уже скучковались мухи, которые пробуют его пролитую кровь. А пробовать есть что.

Холли думает: "Я бы продала душу за бокал пива... а я его даже не люблю".

Она вспоминает, как закончился ее сон, этим детским напевом: "Как только ты согласишься прекратить все свои опасные глупости и вернешься домой".

Она уверяет себя, что кто-то придет. Рано или поздно кто-то должен прийти. Вопрос лишь в том, в каком состоянии она будет, когда это произойдет. И будет ли она вообще жива. Но даже сейчас, когда у нее всё болит, когда за клеткой, в которой она заперта, лежат два трупа, когда ее мучает жажда...

— Я ни о чем не сожалею, — хрипит она. — Ни о чем.

Ну, только об одном. Прятаться за бензопилами было большой ошибкой.

Холли думает: "Мне нужно научиться больше доверять себе. Придется поработать над этим".

24

Барбара тоже видит сон. Она врывается в гостиную дома Оливии Кингсбери на Ридж-роуд и застает Оливию, сидящей в привычном кресле, читающей книгу "Погружение на месте крушения" Адриенны Рич[161] и поедающей маленький бутерброд. На столе рядом с ней дымится чашка горячего чая.

— Я думала, ты умерла! — плачет Барбара. — Мне сказали, что ты умерла!

— Чушь собачья, — говорит Оливия, откладывая книгу. — Я вполне намерена отметить свое столетие. Рассказывала ли я тебе о том, как Хорхе Кастро выступил на собрании, где решалась судьба Поэтической мастерской? С лица Эмили не сходила улыбка, но ее глаза...

Раздается трель мобильного телефона Барбары, и сон рушится. Он был прекрасен, потому что в нем Оливия была жива, но это был всего лишь сон. Она хватает телефон и видит на экране фотографию улыбающейся матери. Она также видит время: 16:03. Джером, должно быть, уже в Пенсильвании.

— При... — Ей приходится прочистить горло. — Привет, мам.

— Ты вздремнула?

— Я просто хотела прилечь, но, кажется, заснула. Мне приснилось, что Оливия еще жива.

— О, дорогая. Мне так жаль. Мне снились такие же сны после смерти твоей бабушки Энни. Мне всегда было жаль просыпаться.

— Да, как-то так. — Барбара проводит рукой по волосам и думает о том, что говорила ей во сне Оливия, когда ее разбудил телефон. И о своей мимолётной мысли о фургоне на записи с камер наблюдения, кажется, это может быть важным. «Датч бы знал», — думает она. – «Датч бы всё это разгадал».

— ... Холли?

— Что?

— Я спросила, не нашли ли вы Холли. Или не выходила ли она на связь.

— Нет, пока нет. — Она по-прежнему не намерена рассказывать Тане о своих страхах. Может быть, после возвращения Джея, но не раньше.