Холм демонов

– Ну хорошо-хорошо, так и быть, но только чтобы вас не обижать! – И браслет стремительно исчез в складках ее платья. – Прошу! – Хозяйка открыла еще одну дверь и провела гостя к себе в будуар, как окрестил для себя Василий вторую комнату, значительную часть коей занимала обширная кровать. Естественно, здесь никаких икон на стенах не было.

– Прошу! – повторила Миликтриса Никодимовна, недвусмысленно указывая на кровать, и сама первая принялась неспешно разоблачаться.

Василий медлил. «А как же Надя? – проносилось у него в голове. -Смогу ли я теперь честно глядеть ей в глаза? И потом, я прибыл в Новую Мангазею, чтобы вести важное расследование, а не крутить шуры-муры с местными гулящими девицами. Хотя, с другой стороны, именно эта жрица рыночной любви может меня вывести на отгадку тайны, ради которой я здесь нахожусь…»

– Ну что же вы, Савватей Пахомыч? – оторвал Василия от раздумий голос хозяйки. – Или вам помочь раздеться?

– Нет-нет, я сейчас! – С этими словами детектив решительно принялся стягивать сапоги.

x x x

С некоторым трепетом Серапионыч вошел в царские покои. Каким бы прожженным циником он ни слыл, но все-таки питал некоторое уважение к царствующим особам. Тем более, что ни одной такой особы живьем не видывал. До нынешнего дня, разумеется.

А посреди роскошного зала в большом кресле восседал пожилой мужчина с грузной фигурой, немного обрюзгшим лицом и печальными глазами. Это и был царь Дормидонт, хотя, честно говоря, кроме золотого посоха, ничто не указывало на его царственность. А на столе перед царем стоял витой графин, две чарки и надкушенное яблоко. Рядом в позе почтенного смирения склонился коренастый лысый вельможа небольшого роста.

– Что ж ты, князь, – ледяным тоном говорил Дормидонт, – против меня заговор, понимаешь, замышляешь?

– Да я, царь-батюшка, за тебя в огонь и в воду, – оправдывался князь. – Это все твои недруги, супостаты – они на меня напраслину возводят…

– Да? – с недоверием глянул царь на вельможу. – А с чего это бояре в Думе тебя на царство хотели заместо меня посадить?

– Да это все боярин Илюхин да боярин Андрей воду мутят, а я ни сном, ни духом…

– Ох, Длиннорукий, не верю я тебе, – устало покачал головой Дормидонт Петрович. – Ступай с глаз моих…

Серапионыч посторонился в дверях, и мимо него пронесся весь красный, как рак, князь Длиннорукий.

Убедившись, что грозный монарх ничем не отличается от простого смертного, Серапионыч негромко кашлянул. Дормидонт поднял взор от графина.

– А, эскулап! Проходи, присаживайся, – усмехнулся царь, – Садись, садись, я не кусаюсь. – С этими словами он разлил водку по рюмкам: – Тебя как бишь зовут?

– Владлен, – вежливо отвечал Серапионыч.

– Ну тогда за знакомство! – провозгласил царь и опрокинул рюмку в рот.

Серапионыч, стараясь не ударить лицом в грязь, так же лихо проглотил содержимое. И с удовольствием отметил про себя, что водка пошла, как говорится, мягко. Не то что химия всякая, из ацетона сварганенная.

– Мне ужо говорили, – неспеша начал царь, – что лекарь придет. Зачем мне лекарь, я что, при смерти, что ли? – И он пожал плечами. – Танюшка сильно просила, а я ей отказать не в чем не могу. Хотя и болезни в себе никоей не чую. Может, раньше я и болен был, а теперь, в таком случае, значится, уже помер. А зачем мертвецу, понимаешь, лекарь? – Царь спокойно посмотрел на Серапионыча, а Серапионыч молчал, ожидая продолжения. – Я, когда молод был, вот тогда в хорошем лекаре и нуждался. Чтобы он мне мозги вправил. – Тут царь захохотал так, что у Серапионыча по спине мурашки поползли. – Я же, дурень, верил, что можно добро делать безнаказанно. И даже более того, я думал, что и люди-то зло творят по глупости, по неразумению. Это уж гораздо позже я понял, что это и есть природная сущность человека: зависть да глупость. А зло – уж как урожай с этих семян. А ну-ка налей, эскулап, а то в горле чевой-то пересохло. Ну, будь! Так о чем это я бишь. Ах да, о заблуждениях своих. Верил я тогда, боярин Владлен, в то, что ежели править людьми по-доброму, так и они добрей станут. Ан нет, и воровать пошли пуще прежнего, а потом и вовсе в глаза мне смеяться стали: мол, дурак ты, царь, и размазня. Осерчал я тогда, да и повесил нескольких говорунов на городских вратах. И что ж ты думаешь? Взбунтовались? Ан нет, возрадовались! Вот, мол, какой наш Государь хороший, и строгий, и мудрый, ну совсем как его грозный пращур, царь Степан. – Дормидонт тяжело вздохнул. – Веришь, не веришь, эскулап, а я тогда заперся ото всех в своих покоях и напился впервые до чертиков и плакал пьяными слезами и клял свою участь. И противны они мне были с их рабской угодливостью, с их трусостью и мелочной завистью. И больше всего я сам себе противен был – ведь строить власть свою на крови я не хотел. Видит Бог, не хотел. Но выбора мне не оставили. Не оставили. Да. А ну-ка налей, эскулап, еще по чарке.

Серапионыч налил, и они с царем молча выпили. Царь долго пристально смотрел в глаза Серапионычу. Потом отвернулся, закашлялся.