Амброз был не в состоянии понять, как Колумб мог так просчитаться. И тем не менее великий мореплаватель потерял свою команду и возвратился один с печальной историей о крушении; с тех пор его считали сумасшедшим и раскаивающимся шарлатаном, который объехал весь мир со своими бредовыми причудами о материке по ту сторону вод Атлантики. О, если бы ему удалось сделать это, если бы ему хватило мудрости, сколь велика была бы его радость! На него бы показывали пальцем, когда он шагал по улице в своем убогом одеянии; мальчишки пели бы песни о нем и о его безумии; великие мира сего встречали бы его презрительным смехом. А он в своем сердце видел бы необъятный далекий мир запада, богатые острова, омываемые бурным прибоем, странные земли и странных людей, и знал бы, что он один владеет этим секретом. Однако Амброз понимал, что его собственная радость еще сильнее, ибо мир, который открыл он, был не далеко за морями, а в нем самом.
В свирепой тишине Пелли пристально смотрел прямо на Мейрика в течение всего завтрака; он был убежден, что к сокрушительному поражению его привела обыкновенная случайность, и обдумывал план образцовой мести. Пелли не заметил в Мейрике ничего странного, да и не мог заметить, даже если бы увидел образы эльфов в глазах Амброза. В противоположность ему, Роусон был полон доброжелательности и дружелюбия; в каждом своем слове, в каждом движении он старался выглядеть «другом» и «старым приятелем». Роусон был далек от интеллигентности и, украдкой посматривая на Мейрика, отмечал в нем нечто совершенно необычное и необъяснимое.
В глазах Амброза горели загадочные огни, отражавшие что-то неведомое; выражение его лица также приобрело какую-то необычную особенность, не поддающуюся пониманию Роусона. Мейрик всегда был довольно уродливым, похожим на собаку мальчиком; его черные волосы и некоторые черты характера придавали ему экзотичный, чуть ли не азиатский облик; поэтому рассказ Роусона о том, что мать Амброза была негритянкой с плохим материальным положением и с равнодушным отношением к морали, считался в школе вполне правдоподобным.
Однако сейчас некрасивость грубых черт Мейрика казалась ужасающей; его лицо сияло, словно было соткано из пламени, но пламени какого огня? Роусон, который в своих наблюдениях не вникал в такие темы, без труда сделал собственные умозаключения и поделился ими с Пелли после посещения часовни.
– Послушай, дружище, – сказал он, – ты обратил внимание на маленького Мейрика во время завтрака?
Пелли за завтраком нагрубил Мейрику и заявил о своем намерении устроить ему такую взбучку, какую ему никто никогда не устраивал раньше.
– Не пытайся, – посоветовал Роусон. – Я наблюдал за ним все утро. Мейрик не видел, что я слежу за ним. Он выжил из ума: Амброз опасен. Я не удивлюсь, если через неделю он окажется в смирительной рубашке в дурдоме. Мой отец много работал с сумасшедшими, и он всегда говорил, что может определять их по глазам. Я клянусь, Мейрик сходит с ума.
– Вот чепуха! – воскликнул Пелли. – Да и что ты знаешь об этом?!
– Ладно, но смотри, приятель, и не говори потом, что я тебя не предупреждал. Тебе ведь известно, что помешанный в три раза сильнее, чем нормальный человек? Он один способен повалить троих и переломать им ребра. Тебе понадобится по меньшей мере полдюжины помощников, прежде чем ты сумеешь сделать это.
– Заткнись!
Роусон больше ничего не сказал, но остался при своем мнении относительно симптомов Амброза. Со злобной радостью ожидал он катастрофы. Ему было интересно, что предпримет Мейрик: перережет бритвой горло старого Хорбери или, крадучись, войдет ночью в комнату Пелли и разорвет его на части – такой ловкий трюк мог совершить с совершенной легкостью только сумасшедший. На самом деле ни одно из этих предположений не сбылось. Пелли был упертым мальчиком, поэтому он отхлестал Амброза по лицу несколько дней спустя перед целой толпой приятелей и получил в ответ такой страшный удар в левое ухо, что официальное сражение в духе Тома Брауна больше не вызывало вопросов.