Холм грез. Тайная слава

Я никогда не подозревал, что в мире может существовать нечто столь прекрасное. Отец рассказывал мне о многих великолепных святынях, о всех небесных тайнах, дарованных тем, кто знает вечную жизнь, и об остальных вещах, которые доктор, мой дядя, и другие священнослужители в часовне… (пропущена очень раблезианская фраза), ибо им действительно вообще ничего не известно, кроме названий; поэтому они похожи на собак, свиней и ослов, случайно попавших в красивую комнату, наполненную драгоценностями и хрупкими сокровищами. Отец много рассказывал мне о них и о великой тайне жертвоприношения.

Я узнал о чудесах старых почтенных святых, которые, в свою очередь, тоже были чудом на нашей земле: как говорится в уэльской поэме, они поднялись в горы и избороздили просторы океана, окинув взором все творения, что сияли у их ног. Я видел их заметки и письма, колющие, словно острия камней. Я знаю, где захоронен Саграмнус в Улад-Моргане. И я не забуду, как видел благословенную чашу Тейло Аджиоса, доставленную под покровом ночи из Минидд-Мора, не забуду звезд, сотворенных из драгоценных камней, не забуду моря святых и духовных вещей в Корарбеннике. Отец зачитывал мне истории о Тейло, Деви и Илтид, об их изумительных потирах и алтарях рая; впоследствии они составили книгу о Граале. Но как сказал помазанный бард: «Я пригубил виноградный напиток, призванный насытить плоть, я наслаждался духовным нектаром, с помощью которого можно понять бессмертных. Святой Михаил попросил, чтобы смешали оба напитка в одном кубке. Позвольте открыться двери между душой и телом. В этот день земля станет раем, а тайные слова бардов подтвердятся». Я всегда знал значение этих слов, хотя отец сказал мне, что многие люди думали, будто все это просто глупость. Они называли глупостью то, что менее реально, чем поэма любимого мною барда, где говорится следующее:

Не удалось мне скрыть свой грех – когда старухи на мосту в меня персты уперли,
Мне стало стыдно.
Когда уехал я из Каер-Невидд[45]

и упрекали в том меня мальчишки,Мне было горько и обидно.
Но почему тогда я не стыдился под указующим перстом Творца?
Упрек Всевышнего не мог я пережить, предчувствуя агонию конца.
Кулак Рис Фоур для меня страшней, чем Бога длань.

Думаю, он подразумевает, что наша самая большая потеря связана с тем, что однажды мы отгораживаемся и затем делаем это снова и снова. Таким образом, мы превращаем менее реальное в более реальное; это все равно что предполагать, будто стакан, сделанный для того, чтобы наливать в него вино, важнее, чем даже само вино, содержащееся в нем. Вот примерно то, что я чувствовал. Во второй раз я понял, что познал чудо своего тела, когда увидел чашу святого Тейло и представшие мне в видении горы; и, как говорит бард, в тот момент дверь была закрыта. Жизнь материальных вещей так же трудна, как тверд стакан с вином. Мы можем осязать его, чувствовать и видеть перед собой. Вино выпито и забыто; ему не дано настаиваться вечно. Мне кажется, воздух вокруг нас столь же существен, сколь гора или собор. И мы будем убеждены в этом, пока не напомним себе, что воздух – ничто. Это не трудно сделать. Но теперь, после того как я побывал в раю, мои тело и душа слились в едином пламени и выросли из одного огня. Смертные и бессмертные виноградные лозы переплелись между собой. Обладая радостью тела, я постиг счастье духа. И было поистине странно осознавать, что ко всему этому причастна женщина – женщина, которую я видел десятки раз и не задумывался ни о чем, кроме того, что она мила и цвет ее волос, похожий на медь, очень красив.

Не могу понять этого, не могу до конца прочувствовать, что она – действительно та Нелли Форан, которая открывает дверь и ждет за столом, потому что она – чудо. Представляю свое удивление, если бы однажды я увидел, как камень, лежащий у обочины дороги, превратился в драгоценность огня и славы! Но даже случись такое, произошедшее со мной все равно еще более странно. И я уже не вижу черного платья, шляпы служащего, прихожей. Передо мной лишь прекрасное, чудесное тело, сияющее в темноте моей комнаты и представляющее собой звездное мерцание белых цветов во мраке лесного пруда.