Холм псов

– Эй, ему что, наверху, сука, одному так стоять? – Чокнутый появляется снаружи, абсолютно из ниоткуда. Он красный, потный, у него одышка, он выглядит как убегающая из-под ножа свинья.

– Ладно, спокойно, иду, – отвечает Каська. Смотрит на меня секунду-другую. – Тогда – пока. Было приятно поговорить.

– Давай, вперед! – кричит ей Чокнутый.

– Эй, – говорю я ему. Он разворачивается. Непонимающе смотрит на меня, и только через секунду-другую до него доходит, кого он видит. Подходит ближе.

– Где мой брат? – спрашиваю я.

Каська поднимается, она уже не оглядывается, исчезает в темноте, в вони пива, в криках, в музыке, которая звучит, словно вокзальный динамик.

– Я, сука, знаю, где он должен быть – в карьере, – отвечает он, смеется и сплевывает.

– Смешно.

– Знаю, я смешной, так говорят.

– Ты ведь получил деньги, – напоминаю я ему.

– Пойдем. – Он меняется, убирает блок, хлопает меня по плечу. – Пойдем. Поговорим, и все будет нормуль. Пойдем.

Идя, он прорубает своим телом коридор. Он тут господин и владыка. На спине у него пятно пота, словно Чокнутый тяжело трудился. Мы идем мимо входа в клуб на первом этаже, точно так же забитом людьми, как несколько минут тому назад, и проходим следующий этаж. Встаем перед очередными обшарпанными дверьми, на которых висит календарь фирмы, уплотняющей окна. Странным образом толпа не добирается до этого места, остается на нижних уровнях клуба. Словно все знают: здесь – запретная зона.

– Ну так скажи мне, в чем проблема, – говорю я Чокнутому.

– Ты не напрягайся так, слушай, не напрягайся так, давай слегка расслабься, – он хватает меня за плечо. – Это не Варшава и не Лондон, тут нет нужды мчаться по кругу, чтобы самого себя хватать за жопу.

Он открывает дверь. Внутри царит полумрак, чувствуется запах пыли, пива, мочи, резины, лизола. Годами непроветриваемое, некрашеное помещение. Снизу, сквозь пол, глухими басами пробивается музыка с дискотеки. «Это тайное сердце Зыборка, – думаю я. – Это его камера. Тут есть нечто, что можно было бы увидеть, обдери мы город от кожи. Сними мы с него побелку-„барашек“, сайдинг, асбест, грунтовку».

Мы проходим сквозь коридор в помещение справа. Первое, что видно, – это стоящий в углу столик для тенниса, рядом неясное бурое пятно на полу. На стене вырезанный из старой порнухи плакат с бабой с химической завивкой, расставляющей ноги. Только после я вижу столик, заставленный бутылками водки, сока, пепельницами, вижу зеркало, на котором насыпаны белые дорожки.

Вокруг столика сидят пятеро. Туди, рядом с ним его клон – чуть помладше и загорелый, тот, что тянул Гжеся наверх, а еще парень, которого я где-то видел, худой, с постоянно дергающейся ногой. Гжесь, тяжело дыша, сидит на диване, с рассеченной губой и подбитым глазом, чего не было раньше. С рассеченной губы стекает кровавый ручеек.

Между ними, на стуле, сидит тот самый сияющий, серебристый мужик, забросив ногу за ногу. У него темные очки, сквозь гладко зачесанные назад волосы посверкивает лысина. Он потерял свой блеск, но его фигура все еще обладает резкими контурами, кажется, словно кто-то парой лишенных точности движений вырезал его из газеты, а потом приложил к этому месту так же, как ту раскорячившуюся бабу на плакате. Его ботинки тоже обращают на себя внимание, они ухожены до лоска.

Он совершенно не замечает, что я вхожу.

– Я не стану это пить, – говорит он, тыча в запотевшую бутылку водки на столе.

– В таком случае, что вы выпьете, господин Кальт? – громко спрашивает Чокнутый.

– Я не стану это пить, – повторяет Кальт, голос скрежещущий и низкий, напоминает звук, издаваемый самцом лягушки. Закуривает тонкую сигарету. Берет руку парня, того, который кажется мне знакомым, который постукивает ногой в пол. Осматривает его ладонь, словно гадает по линии жизни. Не находит там ничего интересного. Потом пытается поймать руку моего брата. Тот вырывается, прижимает руку к телу.

– Гжесь, – говорит Чокнутый, тыча в него пальцем. – Гжесь, сука, будь вежливым.

– Чего он хочет? – спрашивает мой брат.

– Что тут происходит? – спрашиваю я.

– Это его брат, – говорит серебристому Чокнутый, указывая на меня пальцем.

Только теперь я понимаю, что все окна в комнате замурованы. Что этого не видно снаружи, потому что все прикрывает рекламирующий скидки в гипермаркете билборд.

– Знаю, – говорит Кальт, а Чокнутый тянет руку Гжеся к себе, сильно нажимает на его предплечье, и ладонь Гжеся, словно на предплечье есть какая-то кнопка, раскрывается.

– Держи так, – говорит Кальт и начинает стряхивать пепел в открытую ладонь моего брата.

– Ну не знаю, я холодную водочку пью, – говорит Туди, потягиваясь. – Ну не знаю, вы все какие-то заковырки пьете.

Чокнутый заходит со спины к парню с трясущейся ногой. Слегка бьет его по затылку, парень подпрыгивает.

– Иди возьми в баре вискарь, – говорит.

– Какой? – спрашивает парень.

– Какой есть, – отвечает Чокнутый.

Парень с трясущейся ногой выскакивает из комнаты. Лампочка моргает, в коротких судорогах приходят мгновения темноты. Мой брат глядит на меня, на его ладони все больше пепла.

– Он же дал деньги, – говорит Чокнутый.