Холмы Каледонии

– Почему вы всегда выбираете именно Роуз-парк? – поинтересовался Ортанс, расплатившись с кебменом, остановившимся прямо у входа.

– Это мое любимое место, – чуть удивившись, ответил Цзиянь. – Первый уголок спокойствия, который я нашел для себя, когда только приехал в Лунденбурх. Роуз-парк напомнил мне императорские сады. В них есть место созерцанию.

– Лунденбурх сильно отличается от вашей родины?

Ортанс не ждал, что Цзиянь ответит – тот обычно ловко уходил от любых вопросов о прошлом, не желая сообщать больше того, что уже открыл, и не стремился удовлетворить любопытство друга. Однако светило теплое майское солнце, и Цзиянь был более расположен к беседе, чем обычно.

Они купили у лоточника сконы, завернутые в газету, и медленно побрели вдоль цветущих парковых аллей.

– Я служил в Шанхае, – медленно начал Цзиянь, прервав тишину. – Это тоже большой город, портовый, где расположена к тому же одна из императорских резиденций. Лунденбурх мало чем отличается от него – те же шумные повозки и лошадиное ржание, гул прохожих и плеск волн о набережную. Если бы здесь посреди площади не стояли Менгиры Метаморфоз Талиесина, а в Шанхае – храм Четырех Великих Зверей, я мог бы сказать, что это один и тот же город, а долгая дорога на палубе корабля лишь приснилась мне.

– Приснилась? – переспросил Ортанс.

Цзиянь наклонил голову к плечу и кротко улыбнулся:

– Один мудрец по имени Чжоу, размышляя о призрачности всего сущего, сказал такие слова: «Увидев себя во сне бабочкой, я не знал, что я – Чжоу[7]. Потом я проснулся и увидел, что я Чжоу. Но я не знал – откуда мне было узнать? – то ли я Чжоу, то ли я бабочка, которой снится, что она Чжоу?» Это всего лишь притча, а не стратагема, но заставляет задуматься о многом. Я Юй Цзиянь, друг Джона Ортанса, и прогуливаюсь в Роуз-парке, бездельничая в жаркий полдень, или же я лейтенант Юй, который задремал у окна над докладом и ему приснилось все это? И горячие сконы, и наша беседа, и даже этот куст магнолии?

С этими словами Юй Цзиянь подхватил кончиками пальцев механической руки хрупкую ветку и поднес к лицу, вдыхая аромат. Контраст холодного металла и тонких живых лепестков заворожил Ортанса.

Цзиянь отстранился от магнолии и медленно сказал:

– Будь я все так же лейтенантом Юй, я не посмел бы прикоснуться к этому цветку – лишь созерцал бы хрупкое цветение издалека. Я слишком многое стал позволять себе, покинув Хань.

– О, дорогой мой, поверьте, эти ужасные бритты еще и не то себе позволяют, – широко ухмыльнулся Ортанс.

С этими словами он сорвал цветок магнолии над головой Цзияня и заправил ему за ухо над протезом.

– Что вы?..

– Вам не надо лишать себя возможности получить все и сразу, – подмигнул Ортанс. – А магнолия вам к лицу. Здесь – Британия, и здесь нет места спокойному созерцанию. Все куда-то бегут, торопятся, стремятся успеть сделать побольше и огрести за это поменьше. Так все устроено. Разве в Шанхае иначе?

– Увы, но тут вы правы – в Шанхае почти не остается времени на совершенствование духа, – вздохнул Цзиянь. – Но там, где я родился, все было иначе. Наньцзин – тоже портовый город, только расположен в низовье реки Янцзы, а не у моря. Янцзы совсем не похожа на Тамессу. Она широкая, бурная и неукротимая. По ней ходили суда, перевозя рис, просо и драгоценную яшму. Мой отец был офицером, поэтому я рано отправился в Бэйянскую академию, но до того постигал мудрость философии, учился созерцанию и сдерживанию характера. Возможно, в этом и беда, что я такой… пацифист…

– Почему вы произносите это слово так, будто это ругательство? – Ортанс поднял бровь.

– Потому что для военного оно такое и есть, – повел плечами Цзиянь. – Сколько раз меня в этом упрекал Джеймс, вы не представляете. Он считал, что оружие – единственный способ справиться с врагом. Как видите, он ошибался.

– А вы нет. Вы же не переступили через себя?

– Я был близок к тому.

– Верность собственным принципам и идеалам – признак хорошего человека, друг мой. Что до военного – им вы больше не являетесь. И можете созерцать цветение или танец солнечных лучей над прудом столько, сколько пожелаете.

– Ваши слова, мой друг, ласкают слух, – Цзиянь отвесил шутливый поклон.

Они дошли до пруда, вокруг которого было расставлено несколько изящных скамеек. Почти все они были заняты – на одной скучала над книгой молодая девушка в небесно-голубом платье и шляпке, а рядом сидела толстая матрона, затянутая в черное, несмотря на солнечный день, – наверняка матушка или компаньонка. На другой – молодой человек в коричневом сюртуке читал газету, а у его ног свернулся, зевая, такой же коричневый пудель. Возможно, не будь здесь матроны во вдовьем наряде, между молодым человеком и девушкой могла бы сложиться увлекательная история, но увы, судьба иногда бывает неоправданно жестока. Все это Ортанс шепнул на ухо Цзияню, пока они устраивались на свободной скамье.

Цзиянь рассмеялся и бросил остатки крошек от сконов подлетевшим голубям.