Холмы России

В людской стол с остатками некоторыми на блюде после вкушения барского от даров земных. Почему я подъедал, а другой - нет? Проклятый вопрос. От него и петляю.

Как ответить? Барина не спросят за ананас, а меня за кожуру с ананаса. Не потому, что сожрал, а потому, что жаждал. Вон какая петелька - болотами да прорвами.

Но пока широка - выскочить можно. Нет холуя без хозяина и хозяина без холуя. Без такой сварки и пропали.

Павел еще раз повернулся на мху, будто разморился совсем, но вопрос задал:

- Кто же виноват?

Желавин повременил с ответом, пальцем в небо показал.

- По истории небывалой, на красное и белое свет порвало. Тогда бы и ушли. А Викентий Романович в последней надежде и сдал.

Ловягин фуражкой прикрылся от солнышка.

- Ну, расскажи.

Желавин вроде бы поклонился.

- Для упреждения твоего.

- Для спасения надо было из той войны выкручиваться и богатыми сибирскими землями мужика наделить. Пусть бы капитал наживал. Не пошел бы свое разорять, За землю II кровь пролил, и новую власть представил. Перед вашим свержением навестил я Викентия Романовича на его московской квартирке,- о давнем начал Ж^лавин свой рассказ.- В отлет печальный он со' бирался,светлость его.

"Спохватится мужик, Астафий,- сказал он мне.- Да поздно будет. По неимению дурак с умным, а мастер с бездельником поравняются. Высшее в низшем погрязнет... Где коней нам достать?"

"В трактире кони кормлены",- говорю.

"Мы на своих. Ты со мной или у тебя иная дорога?"

"С вами, барин, говорю, дороги иной нет".

Договорились в Нескучном саду встретиться. В Черемушках коней купить. А оттуда без задержки в свои края, тайно вас вызвать и скрыться... Париж! А то и дальше - к пальмам, к теплу заморскому от наших болот и метелей. Бывало, заметет ночью, и царь ты и государь в своей избе... Пришел я к пруду. Невеселая вода. Глянешь и вроде как лежишь на холодном дне, а над тобой ивы плакучие. Куда-то галки летят. И где тут красное и белое на хмурой воде. Не пришел барин. И на другой день ждал, в тот же час, как условились. Нет!.. Опоздал я к гибели вашей Помпеи. Уже на развалины пришел. И сад вишневый сгорел, так с края деревцо уцелело. И дедушки твоего портрет в землицу влекся, черный весь - глаз из-под брови глядит, а другой - вроде как вилами порван. Про вас-то слышу: сбегли вы с батюшкой. А Викептий Романович чего-то отстал, за свое хочет посудить. Знал я дядюшкины местечки-и охотничьи, и рыбацкие. За хуторов, па старой гари, гляжу, бредет. Взор невеселый.

да будто и испуганный. Барин, дворянин, богач, а словно от сна проснулся, II нет ничего. У кого-то крыша дырявая, а у него и этого не было. Все в одну ночь исчезло

"И лес, говорит, незнакомый. Куда я зашел? Выведи мепя скорее. Дом, где дом?"

- Страшно слушать,- проговорил Ловягин.

- Страшно слушать. А жить?.. Проводил его в землянку,- продолжал Желавнн,- обиталище Григория Жига рева. Уголь тут в ямах выжигал ц деготь гнал. Черепок горлачнын в землянке да лежанка из досок. Сноп в головах, мышямн потертый. Заснул он на лежанке.

Дождь - завеса непроглядная. Только на упокой по такой погоде: ничего не жаль, ничего нс вспомянется. Вдруг вскочил барин-то. Огляделся и за голову схватился.

Долго сн сидел неподвижно.

"Снилось мне, говорит, или правда, будто я в какомто доме. Богатый дом. И все готово там, чтоб мое желание исполнить. Любое, какое захочу! А в каком-то флигельке, в душной комнатке к рыжей девке ползу. Обезумел, к телу ее здоровому страсть. Она свечой повела - в угол показала. "Только, барин, после-то". Гляжу, а там туес меченый. Припал я к йей".

Чую, захворал барин. Пошел я в деревню за хлебом.

Все коров доят. Тихо. Будто ничего и не случилось.

Хлеб я взял - и назад. Захожу в землянку, а там никого, пусто.

- А дядюшка?

- По слухам, вот в этом болоте сгинул. А говорит; будто и живой. По слухам, по слухам. Толком не знаю. Не буду зря говорить. И рассуждать,-прошептал Желавин,- боюсь. Не провалиться бы на нашей прорве.

Павел будто потерял интерес к разговору, пошутил:

- Из воды с пустыми животами, как поплавки, вынырнем.

- А как вверх ногами: живот-то посередке.

- Бояться нечего. Бог делом занят на большом суде.

- Ты потише. Птички спят. Пугаешь.

Отражая пылавшее с края небо, горном горел бочаг под мрачным туманом.

Желавин бросил на мох тряпицу.

- Пострашнее бога.

Ловягин взял тряпицу, развернул, грязную, засаленную-с большими дырами, похожими на глазницы. Тьмою водило в них, как будто оживало что-то, приближалось взором. Отбросил. Тряпица пошевелилась во мху.

- Ты лучше погляди. Вон какая! По молве все знает.

вес тайны; и от пожаров покоптилась, и кровь на пей, и слезы младенцовы, и золота жар-то какой. На лице смертью являлась.

- Не удивляй,- нехотя проговорил Павел.

- С тех огненных лет никак не разгадают. Гопорилн про дядюшку твоего, будто он убийцей ее надевал. А оказалось, он по этому самому времени далеко где-то в Сибири руды расковывал, и охрана строгая тому свидетель.

Взор Ловягина поледенил по лицу Желавина.

- Кто же тогда?