Холмы России

Как из тумана поднялся Желавнн, обагровленный колыхнулся в тумане. Припал к бочагу. Пососал воду через платок. Тяжело отдышался. Снова сел в развилку куста, где посуше, да и согреться хотел в покрове провяленных дымом черноталовых листьев.

- У местного сыщика спроси.

- Что за сыщик?

- Тут один.

- Спросить все хочу. За какое счастье гниешь?

- Каждый за свое гниет,- ответил Желавин.

- А все-таки? Про свое скажи.

- Ты не поп, чтоб я тебе про свое рассказывал.

Желавин привалился к кусту, не то дремал, не то задумался.

Лежал и Ловягин. Шинель укрывала его, ютился в безвестном. Шумел яверь под чашею неба в ненастных следах. Как корью, бредила память-мелькали световидения: кусты красной смородины, голубые окна усадьбы и клевера, клевера лугами.

Ловягин приоткрыл глаза. Желавин у куста покосившейся колодой темнел. "Не спит,- заметил Ловягин.- Философ, а топор на темени".

Небо над Смоленском тянулось сумрачным потоком куда-то.

- Столпотворение российской истории,- проговорил Ловягин,- и конец ее на этих холмах. Жутко сказать.

- А здесь, по нашим краям, дорога такая испокон побоишная. За Москвой-то, Владимирка потише, кандалами метенная.- Позадумался Желавин, вздохнул.- Как Европа поживает?- спросил хмуровато.- Поди, и Париж видел?

- Видел.

- И бабенки веселые?

- Свобода.

- Наша все с иконы глядит, как на коленях, сердешная, о малой радости молит. А Париж и мужики видели, когда Наполеона проводили по этой дороге. А царство высокое скоро народ забыло - спасителя своего.

- Всю историю в недолю свели и оплевали.

- Кто оплевал-то?.. Забыл сказать. Искали вас тут в тот переворотный год. Топору на поклон.

- За что?- с гневом спросил Ловягин.

- Так ведь и во Франции королю Людовику и прочим головы поотсекали. За что? Вот и спросил бы, в Парижето. Или плачут над Людовиком-то? И ты слезки лил?..

Подобрал я на развалинах вашей Помпеи, в бурьяне, картину небольшенькую. Дуэль Пушкина с Дантесом.

В своей хилой избенке повесил картинку-то. Задумывался. Вроде бы какое-то безмолвие сумерков зимних из прошлого являлось-вечной задумчивостью в лесочке как бы осиновом. Что-то и проглянуло. Не просто дуэль.

"Пал, оклеветанный молвой", как выразился другой поэт.

Стреляли в русское! Чтоб не возвышалось наше, а осталось в низменном упадке духа, нищего и немого. Убитого в санях скорее и отвезли, а молву ревностью прикрыли.

Русский царь над русским предательство совершил. Поди, когда последнего царя к стенке поставили, мелькнула мысль у него под взором комиссара. Он, комиссар, царственный круг романовский пулей замкнул - приговор истории привел в исполнение, ненавидя за погубленное и униженное.

- Сам тоже комиссарил в гражданскую?- помолчав, спросил Ловягин.

- Не понял, барин?

- Песенка известная.

- Не я ее сложил. Да нет и той, какую Викентий Романович высоко воспел.

- Куда же делось?

- Я не барин и не хозяин. Не ко мне вопрос.

Сгорбясь сидел Ловягин. Вдруг подался вперед. Исподволь, от колена пистолет выставил.

- Короче и побыстрее! Без прибауток?

- Спешишь, барин,-проговорил с сожалением Желавин.- Дело не зная.

- Выкладывай все, что разнюхал, умник. Все!

Желавин снял картуз, сапоги - разделся. В борозде груди поблескивал крестик на цепочке.

- Стой!

Желавин спустился по горло в болото и, держа над головой узелок, осторожно заплыл в протоку среди яверя.

- Вернись,- негромко позвал Ловягин.- Возглашенному послужим.

Желавин заполз иа островок. Стал одеваться. Натянул нижнюю из грубого холста рубаху.

- На ресторан получишь. Не здесь, так под паль* мами.

- Не унижай и не позорь.

- Отец сказал: ночью унесли. Армяк с бриллиантами. На возу лежал.

- Не слышал,- глуховато ответил Желавин.

- Кто мог взять?

- Устал я.

- Кто мог взять?- повторил вопрос Павел.

- Пустой разговор. Кто бриллианты взял, а нам бы кусок хлеба где взять.

- Найдем бриллианты, волю себе купим и скроемся,

- Оно бы и ничего тюрьма, а изба сибирская, то и совсем бы рай.

- Что там бормочешь?

- Про избу я, про избу. От окошка малинкой пахнет.

Желавин завалился на мох, закрыл глаза.

Прежде с этого болота лихорадка ходила, по туману.

Боялись в деревнях. Недомогание сперва, ломота, а потом жар. Всякие случаи бывали: то в лесу человек окажется, то в чужую избу зайдет. Только в мороз исчезала, коченела зимой. По льду за клюквой сюда ходили. По кочкам брали. Платки цветом по всему болоту. А лед молодой похрустывает, звенит: рад, что люди пришли за красной ягодкой на пропащее. Сейчас самое опасное.

Холодом от дна тепло выгоняло. Гнилое испарение пойдет. Заснешь и не встанешь. На такое сидение не рассчитывал Астафий. Надо местечко менять. Червячок в завязь загодя лезет, а после яблочко грызет. Да и разговор, разговор уж не с лихорадки ли?

Павел поднялся, помочился в болото и снова улегся под шинель.

- Ты это водицей растирайся,- заметил Желавин.- А то комары кожу-то воспалят, зараза какая попадет.

Много всякой накопилось.-Желавин встал, как-то встряхнулся.- Не дай бог захвораем, а то и вовсе заснем.