Холмы России

Желавин поворочался в грязном ватнике. Тмил глухое свое дно и воображением туда не проникал- не светило оно даже тусклым огарком. Боялся: Серафима немигучимн глазами, как тьмой, и искорку с чужой души отразит. Желавин вспышками ослеплял: верой и жизнью бросался. А чего стоит жизнь без чудес: разное давала - не брал. И последним соблазном, в бочаге искупала и показала божеством языческим, заревым анисом тело жен.

ское. Желавин мутными от угара глазами как бы страхом закрылся. Повел взором по яверю, спряденному дымом, а в уголке дальнем - огнище с небес раной рассекло прорву.

- Елагина можешь на меня навести?- одно, казалось, желание вдруг встрепенуло его.

- Где я найду его?

- А на бережку, не поджидает, нет? Да не божись! - схватил и отвел ее руку: из-под тени грудь в белой слепоте тронулась.- Мутишь? По болоту след долго не затягивает: трава тяжелая, мертвая.- Показал на ручьистую борозду среди водорослей.- Глянь!

Там что-то шевелилось.

- Здесь он где-то. Слышал я. Ты куда целила-то - на Волгу? С чего сюда?

- Озябла я.

- На чем обожглась?

- Да нечаянно я, господи.

- Опоминаться потом будем. Как было, говори.

- Говорить-то не хочется. Тошно. Устала я. Николай Ильич с толку сбил. Тросточка эта его. Как в квартирку войти, стук да стук тросточкой в половицу перед дверью.

Прежде не замечала, а тут вдруг и запало, какой-то знак показался. Чего это он?

- И давно?

- Недели с две как заметила. Словно что-то есть под половицей. Захворала. Как дурная хожу. Проверить решила. Из интереса я. Ну, любопытно. Вот топор принесла. Спрятала в подъезде за батарейкой. А как открыть половичку-то? Заскрипит - слышно в квартирке-то, Боюсь. Ночью сами дома, и днем кто-то да есть. Всего-то минутка какая. Подсматривать стала из окошка напротив Мое уж местечко давнее. А тут и он на грех.

- Кто?

- Стройкой! Форточку открывала, гляжу, напротив у поливного крана умывается. Полотенце ему в окно показала.

- Зачем?

- Дорожку разведать. К дочке на Волгу хотела.

А чего-то к адвокату его принесло.- Серафима помолчала, дала время подумать.

- Значит, дело.

- Будто бы за Митю хлопотать. Сам мне сказал, Митя-то признался, мол, тебя топором.

- Ему сейчас не до Митьки. Дело у пего другое...

Что же с половицей? - спросил Желавин.

- Мешало все. Но минутку выбрала. Да как бешеная... к двери. Сперва позвонила. Никого. Ведь страх такой, что и не удержусь. Открыла дверь-то. Ключик у меня был. Ведь как своя у них: и убиралась, и на посылках у Николая Ильича по его делам. В квартиру вошла. Покликала. Все гудит. Половицу оторвала - глазам не поверила, ощупала. Слышу, шаги в подъезде. Я - в квартиру и дверь-то держу. Кто-то перед половицей и остановился. Затолкнуть-то ее не успела. Чую, на колени встал поглядеть. Я - дверь настежь и узлом с консервами... по лицу... Не то бежала после, не то шла, не то на карусели меня вертело.

- Кого же ты?

- Стройкова.

- А под половицей что?

- Пусто.

Желавин ниже плеч опустил голову, скреб грудь.

- Для смеха дерьма бы хоть положил. Куриные твои мозги. Николая Ильича провести хотела, этого бурлака.

Он же с ночлежки. Была такая под Даниловкой в барже.

С жульем и крысами спал, а теперь трость. Адвокат! Ишь ты, стук-стук. Чего-то глубоко проверял, по дну крючочком водил. Рыбке и показалось: на пустом цевье вроде как блеснуло. Что? С кровью хватила! Стук-стук. И отворяется. Прямо отсюда, напротив, на границе Антон Романович, барии при бардаке дворником стоит, а тут Пашенька, сынок, бандитом по ягодки жигает. А злато?

Злато? Адью!

Есть вода прозрачная, леденит в звоночке родника, а бывает - просочится из пластов неподвижная, и неведом исток ее: где-то в плывунах, от которых, случается, вдруг треск пройдет по избе - что-то силой в земле стронулось.

- Стук-стук,- повторил Желавин.- Тростью, говоришь? Не по доске, а в башке твоей проверял разные струны. Значит, знал твой тон.

Стронулся неподвижный взор Серафимы - отравилось в глазах болотное огнище. Закрыла лицо платком.

- Не стучал. Наврала. Выдавать не хотела. Сама видела у него камушки красивые - так и горят, и куда-то делись.

- Меня не касается,- как скосил голосом Желавин.- Я на охоту не выходил. У меня свидетель, и я этому человеку свидетель.

- Половица-то и померещилась. Будто там, во тьме, камушки-то.

- Дела не меняет. След, след за тобой. Ловягины с живой шкуру сдерут за камушки. Они любят камушки.

- Раба вечная, поломойка, паскуда. На такие короны глаза подняла!покаялась Серафима.

Желавин вывернул из кармана комок льняной и подал ей. Она расплела прядки. В гнездышке спутаны цепочкой крест и кольцо обручальное.

- Мое. Личное. В случае скажешь, что взяла. Пол порогом у честного человека от аспидов прятала. Поняла?

В кончик платка завязала кудель желавинскую: что-то спрядется. Стянула крепко.

- Жалеешь. То огнем, то холодом,- сказала она.

- Как через Стройкова перешагнула?

- Через живого. Ошалела я. В чужую грязь лезет, в гниль порушенную. Новым не живется. Затхлое старье ворошит, исподнее. Мы пострадали, сами и отсудим своим судом. Еще раз его во дворе залила.

- Уйти бы,- посмотрел Желавин в тонкую полоску: