Холмы России

Да вот что, сходил бы ты к Родиону Петровичу Ссбрякову. Лесничий здешний. Скажешь, с Лубянки специально прислали. Но чтоб об этом ни одна душа не знала: так и предупреди его. С тобой не зря тут просвещались. Из нашей беседы что надо черпай по соображению. Понял?

А сам гляди, нет ли там старичка? Нет, так сюда назад С оглядкой.

- А что за старик?- спросил Павел.

- Он про бриллианты знает.

Родиона Петровича не было дома: стланил с солдатами дорогу в лесу.

Юленька для них обед уже приготовила: сварила кашу из концентрата и гороховый суп. Вышла за водой к расписной, крашенной резьбой колодезной будочке в вишенках.

Лейтенант показался во дворе.

Хозяйка сверкучим потоком выливала воду в кадку.

Нежным и прекрасным светом словно почудилось Павлу лицо ее в сумерках будочки: напомнило тоской о жизни, забытой им в грязи болотной. Желтый дурман ромашек качнул в сон.

Он подошел к хозяйке, сказал:

- Я из особой разведки. Нет ли в доме посторонних?

- Старичок тут один, больной совсем, не встает.

- Где он?

- А в чулане.

Павел зашел в чулан и закрыл дверь. Отдернул занавеску на маленьком окошке.

На койке лежал старик с забинтованной головой, лицо его в грязных бинтах. Глаз едва-едва приоткрылся.

- Где я?

- Прогуляться не хочешь?- сказал Павел.

- Слаб, слаб я,-пошептывал старик и приглядывался к лейтенанту.Пашенька?

Павел оглянулся. Дверь закрыта.

- Кто ты?- спросил старика.

- Дядюшка твой Викентий.

Глаз радостно заморгал, блестел от слез.

- Дядя Викентий,- прошептал Павел.- Спаслись, спаслись. А теперь бежать.

- Нет, Пашенька, не так просто.

Павел вышел во двор.

Хозяйка наполняла водой кадушку, лила из ведра - по листве прозрачно волнился свет, лила и смотрела на Павла.

- Муж ваш далеко?- спросил Павел.

Юленька показала в лесную чащу.

- Позвать?

Он обнял ее и поцеловал. Проговорил, раздувая ноздри:

- Вот так, для знакомства.

Юленька вспыхнула.

- Совсем стыда нет.

- Мужа зови. Да поскорей.

Хозяйка скрылась за калиткой. Павел и Викентий Романович перебежали через двор. Завернули оврагом к краю леса и там уползли в таволги. Притихли, залегли,

Викентий Романович приподнял бинты с лица. Глаза повеселели.

- Я тебя по нашей породе узнал. Да и Желании рассказывал. Он ко мне прислал?

- Да, он.

- Захворал в болотной норе. Желавин меня сюда подтащил. А хозяева подобрали.

- У меня свои люди. Они помогут. Уйдем.

Викентий Романович обнял Павла, свалил на землю его.

- Да как же я рад, Пашенька. Что с отцом?

- У границы садовником служит.

- Неужели увидимся? Двадцать лет прошло. А момент, как тогда. Уйдем или конец? Я больше не выдержу.

И тебе погони этой не желаю.

- Кто же?- с угрозой сказал Павел.- Назови.

- Я сам не знаю, Пашенька. Главный есть. Гордей Малахов, старый знакомый, с мешком и ножом служит ему. Меня ищет. За бриллианты.

- Где же они, бриллианты?- спросил Павел.

- Ты не найдешь. Надо сбить, запутать сперва охотников. Тогда пойдем. Или убьют на армяке. Ты же знаешь, Пашенька, как сбить. Хорошо, что этому научился.

Злее будь. Никто так не предаст нас, как наша жалость.

Иди к Желавину. Вон у лесочка лазарет. Раненых туда привозят. Там за банькой завалюсь как-нибудь. Ты придешь с ним. Увижу. Все трое уйдем. Тогда не удалось, теперь-то с тобой, с новой силой.

- Кто же схватил тогда армяк с бриллиантами?

Сбил нам всю жизнь.

Не время рассказывать.

Где же они?

Не горячись. Дай уж я доведу это дело.

ГЛАВА II

Серафима разделась в метелистом явере и, оглядевшись, накинула лямки узелка на плечи, в платке и в суровой рубашке, сползла в болото. Знала наддонную тропку. Оступись - и пропадешь: свяжут водоросли, утянут и венком из белых живых цветов накроют. Наступала на коряги, и они колыхались под ней, ворочались в кромешном. На поверхности пыхтела, бурлила жижа. Бардой забродившей дурило голову: тошнотный дух, отравный, в каких-то слоях настоянный. Брось камень-прорвет пелену, и пузырьки закипят. Поднеси спичку - пламя глубокое пыхнет с жарким шелестом. Дышала через толстый мокрый платок: в повязке лишь глаза виднелись. Все знала, и про одно местечко свободное.

Желавнн вздрогнул, выхватил из-за ватника наган, скатился за яверь.

Из-под берега всплыла тина, шлепнула, и на островок поползло грязное, живое. Из водорослей высунулась словно бы головка змеиная. Мраком, настороженно поводили глаза - нашли тревожную точку: в явере, как из щели, зрачок поблескивал жальцем.

- Ты! - Желавин ползком выгребся из яверя, показал лицо.- Одна?

Серафима на коленях стояла. Сбросила платок, мокрую, присосавшуюся к телу рубашку стянула и, обессилев, как-то сломилась, упала.

- Измыл, ирод.

Серафима полежала на клюквенной травке, отдышалась. Долго отмывалась в бочаге. Потом прополоскала рубашку, отжала и раскинула посушить. Постелила стеганку и легла, укрывшись платком.

- И дочке на слезки оставил. Пожри вон. Смотреть страшно.

В узелке колбаса, кусок сала с любовинкой, хлеб, сухари и желанная махорка в старом, оторванном, связанном рукаве.

- А дочка где?

Серафима вытерла слезы.

- На Волге. Взяли сиротку люди хорошие.

Желавин поел. Закурил и спросил:

- Зачем сюда? На Волге-то спокойнее.

- За твою рожу да в рогожу. С окопов сюда.