Холмы России

Он шагнул и снова остановился.

- Что ж ты? Пошли, пошли,- поманивала она серпом и отходила.

- Павел Антонович, позор, позор-то какой,-услышал он за спиной голос и оглянулся, Дарья стояла посреди двора.- Как же не совестно.

Феня скрылась в тени плетня. Наставила серп на себя.

Дитц, в шинели, лицо его и голова были завязаны бинтами, сидел за столом в избе Дарьи.

- А где же муженек твой?- спросил Дитц.

- Кто ж его знает? С зимы не видела.

- А что за баба была у тебя?

- Это Митьки Жигарева женка. По слуху дошло ей, будто он у меня раненный лежит. Был. Из окружения шел. Вот тут свалился,- показала Дарья на пол.- А утром поднялся и в лес. Она-то сюда, а где искать?

Дитц поднял воротник шинели.

- На улице теплее.

- Так изба: из подпола тянет.

- А этот человек, который заходил, кто такой?

Дарья взяла веник, замела в угол следы разные, распрямилась.

- А бог их разберет. Глядеть-то на них боюсь. Глаза не знаю куда девать.

- Так, видно, не боишься одна?

- Думала, и не дойдут сюда. Куда же теперь? Поймают. Угонют-то, еще хуже. Вот и сиди, и терпи.

Дарья пощипала лучины, положила в печь поленца. Запахло дымком от вспыхнувшей и затрещавшей бересты.

- А Желавин не заходил? - спросил вдруг Дитц.

- Да ведь убили.

- За что же его?

- А вот этой самой бабы муж-то поревновал и убил.

Сам и признался.

Дитц достал карточку: уже снят был Желании для личного дела, завелось в папке с черным орлом и свастикой на обложке.

- Это Желании?

Дарья взглянула на карточку. Постарел Астафий:

от взгляда холодило хмуростью.

- Да, он,- подтвердила Дарья.

Вошел солдат в шинели, в фуражке со звездочкой.

Вызвал Дитца.

- Спасибо за беседу, хозяйка.

- Так заходите, печь затопила. Чай будет малиновый.

Павел стоял за хлевом. Дптц быстро подошел.

- Потеряли ее след, господин майор.

Дитц обдал его насмешливым взглядом.

- Вы прозрели?

- Я не понимаю вас.

- Почему она вам не поверила? Она испугалась вас.

Ваше настоящее лицо было известно ей. Вы где-то провалились. Вас кто-то знал.

- Меня знал один человек. Тот, из сапожной будки.

Я не отвечаю за измену других.

- Когда вернется, мы разберем. Если окажется, что вы правы, то считайте, мы выиграли сегодня.

- Я понял вас.

Зажгли фонарь. Личная секретная Дитца в рубленой новой избе на краю села, занятого разными немецкими службами.

Ввели Желавина. Опавшее лицо его пожелтело, устал и прел в грязной одежде.

- Садись!- сказал Дитц.

Желавин сел на табуретку.

- Без привязки?- будто бы и презрел за такую милость.

- Как ты оказался в деревне, где тебя взяли?

- Местечки знакомые. Охота тут бывала хорошая.

Петухи краснобровые.

- Охотник.

- Я больше насчет волка. За него, серого, деньги давали. Вот, бывало, и кружил без еды, без курева, чтоб хлебный или табачный дух не чуялся, только лесной, болотный. Овчинный он уважает. И барсуки водились.

Норы тут у них были, ходы. Выкуривали и вилами покололи. На шапки. Да и сказать, знакомая в этой деревне.

- Кто?

- Дарушка Малахова, милая, свет клином сошелся.

- Бывал у нее?

- Не дальше гумна, а то тайком, голову из травы не поднимал.

- Почему?

- Муж ее в прошлом хозяин трактирный. Арестовали, сбежал или удавился с горя, кто его знает. Да вдруг и прошумело. В Москве из-под порога квартирки адвоката одного узелок взял.

- Что за узелок?

- Вам любопытно. А и мне, чуть-чуть, поодаль от вас, незаметно, вроде как искоркой на ветру: погаснет и опять. Вот я и караулил в деревне, поджидал. Появился возле избы какой-то. Лицо холстинкой закрытое.

Словно бы и не один. А как проверить? Может, выманивал специально. Я на след, а он сзади топором. В лес ушел-туда, к норам. А я забоялся. Без товарища как?

И глаз с затылка нет, и голова одна.

- Можешь проводить?- сказал Дитц.

Желавин встал да было руку вскинул, но оглянулся, испугался чего-то.

* * *

Феня проползла по высокой траве и затихла на отроге леса - песчаном уступе, размытом ветрами с лугового залива; годами стекал песок, знойкий его жар унимала полынь, маяло обильное и горькое здесь солнце.

Где-то далеко в ночи повело вспыхнувшим слепящим зраком, прямо на нее глянуло. Метнулись тени и провалились.

Она боялась смотреть. Но смотрела и вслушивалась: не идут ли за ней?

Что-то качнулось на лугу, остановилось, согнулось.

И вдруг отпрянуло. Из-за листьев тронулось белое, завертелось, словно кто-то торопился - исступленно показывал: "Вон она, вон она". Опомнилась: "Да это же береза".

Завздыхало орудийным гулом с нашего края, горестно и беспросветно, как одинокое на покинутом ненастном дворе. Загнело тоской.

Недалеко вчерашнее место ожидания. Крюк-то какой дала!

Вошла в круг. Тут могли и подкараулить ее. Все блазпилось, кто-то ходил за ней. Постояла. Вон и курган с темными дырами-старые барсучьи норы. Вершина провалилась, все замшело и заросло. В одной из нор рюкзак с минами, а вон под тем кустом ее пистолет.

"Схвачу и назад".

Окрестные звуки - чудившиеся голоса, стрекот моторов где-то за далеким гребнем - нс тревожили ее.