Холмы России

Кристаллически блестела зубренная трава. Там! На ресницах вспыхнуло. Задыхаясь, спеша, как перед водою в жажде, искала под кустом пистолет. Руку отдернула, повернувшись вдруг, повалилась на бок и сверкнула выстрелом.

- Стой, Фенька!

Она сползла за бугор и снова выстрелила. Потом летела как в бездну.

Феня поднялась в папоротниках. Ало-красное солнце маковой грядой тлело в тумане. У поваленной березы кто-то сидел, псник над автоматом.

- Ваня!

Новосельцев, улыбаясь, потянулся.

- Ваня! Ты! Живой!

В слезах синели ее глаза.

- Ну, и ловил я тебя. Думал, кто чужой. Чую, человек где-то, а ис видать, ке слыхать. Хочу уйти-он за мной, я за ним - он от меня. К нашему месту подойти боюсь. Мерещится. Чуть ты меня...

- Ты уж прости. Со страха.

- Со второй пули как раз, если бы скулой не отвернулся.

Новосельцев достал из-за пазухи кусок хлеба и ломоть сала. Положил на разостланную стеганку, порезал финкой.

- Я хоть с питанием ходил. А то и не догнал бы.

До чего ж ты легко бежала. Залюбуешься. И зигзагами, и обходами, как учили. Не забыла. Л в папоротники уж по-пластунски заползла. Ешь! Помыться если-ванная там,- показал Новосельцев на болотце.

Феня зашла в зеленый шатер яверя. В порванном мху мочажина наполнена болотной водой. Воздух запареи солнцем. Черемуховым цветом сладил стрелолист.

Окунулась как в сон. Что-то тонкое порвала на дне, и снизу застудило холодом. Еще глубже соступила от высокого над ней неба. Как в раскрытом окне с синевой, в сиявшем пространстве тихо тронулось облачко. Завораживало, тянуло в покой. Под мхом, будто по стенке, узор заводнился, показалось вроде бы зеркальце в красках, и вдруг ясно-ясно увидела в том зеркальце бережок и себя в розовой с гречишный лепесток кофте, и маленькую лодку, и Кнрю, и еще дальше и выше хутор с маленькими избами и совсем маленькими муравчатыми окошками, и все покачивалось, удалялось, помахивало - скрылось в промоине. Какие-то красноватые корни вились, а вода мутилась от поднимавшегося снизу мрака, в котором ноги ее высвечивали шафранными всполохами.

Феня оделась, вышла из яверя и села на кочку напротив Новосельцева. Он посмотрел на се волосы, подзолоченные солнцем.

- Ты платок набрось. А то видать. Позолотела сильно.

- Со тьмы кажется, Ваня. Совсем другая жизнь.

- О какой жизни говоришь? Та прошла, а новая будет.

- Ну, значит, про эту.

Феня накинула платок-как сумраком погасила свет на себе.

_ Ваня, а ведь нас унюхали в то утро.

- Как унюхали?

Когда Феня рассказала о кромешной ночи, неразгадной как суеверие, Новосельцев спросил:

- Как же ушла?

- За мной они кинулись, в поле. А не видели: за плетнем стояла. Сказать-то, и на свете меня не было в ту минуту; умерла я от такой страсти, Ваня. Промахнули мимо меня.

Новосельцев повернулся на желтых калгановых цветочках.

- Считай, у того плетня заново родилась.

- Заново не надо. Если на такое, жаль ее костить.

- А сама ты ничего не унюхала? Почему к Дарьиной избе все сошлось? Словно сбор какой. И мы здесь.

Что может быть? Это правда! Она, обойдя ложь годами, является. Не пропадет, пока не исполнит свое назначение. Ты понимаешь, стягивает сюда. Нет будто иной точки. Какая в ней сила! В правде. Она владеет судьбой.

- Умный ты, Ваня,- сказала Феня с надеждой в неясном.

- Умна правда. А ложь вколачивали в вашу избу.

Сломалось. Вон куда отошло. Так видела ты этого Павла Ловягина?

- Это верно, на Митьку он глазами походит.

- И какой вывод?

- Обманут был Федор Григорьевич. Поняла его.

И мучения Мити. А я, Ваня, прости, домучила.

Глядела Феня под кустик, в бруснику красную.

- Это потом,-сказал Новосельцев.-А теперь о дальнейшем. Сейчас ты через явсрь в лес украдкой, а я останусь. Ждать меня будешь у условного ключика.

Люди должны подойти. А я отсюда с оглядкой за минами - и к ключику. Поняла? Жди.

Уходила Феня. Деревья смеживались за ней - все уже и уже редины, и вот слились чащей непроглядной, ночью казалась даль.

Под березой родник бочагом, с заливцем под корнями, куда, проникая от вершин, солнце постреливало.

Смородинники по бурелому.

Феня забралась в гущу, легла на сухой хворост.

В колосьях хвои зажигались капли смоляной росы.

Прохлада стекалась с жаром, небо мутнело. Палили смородиновые запахи. Она уткнулась лицом в хворост на грани золотого света и тьмы, из глубины которой, со дна, веяло влагой, покоем.

Новосельцев осторожно подходил к норам. На одну минуту дело: взять рюкзак с минами и назад.

Огляделся без особой тревоги. Встал на колени перед норой. Выбросил листву и хворост. Полез туда, потянул рюкзак. Не успел подняться. Что-то прошелестело, и темное накрыло его. Потоптали ногами.

- На теребилку,-показался знакомым голос.

В избу, где прикрученный к стулу вожжами сидел Новосельцев, вошел Желавин. Он только что вымылся в походной немецкой бане и пообедал. Не все еще кончилось для него, и как кончится?

Новосельцев взглянул и вдруг опустил глаза. Тяжело поднимал взор.